(Эпитафия восьмидесятым. Взгляд с другого берега)

(Газета "Советская молодежь" (20.02.1990))

КАЛЕНДАРЬ покончил с восьмидесятыми очень кстати. Конец десятилетия всегда провоцирует на обобщения, но на этот раз новогодняя условность оправдана: 80-е действительно войдут в историю как судьбоносные годы.

Некоторые даже считают, что 1 января 1990 года досрочно начался следующий век. Историки ведь пользуются своей, не связанной с астрономией, хронологией. По их календарю XX век начался в 1914 году, а кончился — только что. Даже удивительно, что за такой недолгий век — на четверть короче обычного — люди столько успели натворить. За какие-то 75 лет, срок одной жизни, цивилизация на практике испытала все пути к всемирному счастью. Вполне понятно, что после такого изнуряющего темпа история выдохлась, притормозила, а может быть, и остановилась вовсе.

Эту дерзкую гипотезу — о конце истории — высказал американский политолог Фрэнсис Фукуяма. Смысл ее в том, что крах коммунистической утопии — окончательная точка в истории, которая понимается не как цепь событий, а как эволюция идей. Только изменения идеологии, первичных, фундаментальных принципов, формирующих общественное сознание, и есть та глобальная история, с точки зрения которой мы и должны судить действительность. Народы живут по-разному не потому, что одним повезло больше, а другим меньше, все зависит лишь от того, во что они верят.

И вот, говорит Фукуяма, после того, как мир перепробовал все способы жизни, он остановился на единственно приемлемом — западном, либеральном, демократическом. Никаких конкурентов в сфере идеологии у Запада не осталось. Прогресс лишь в том и состоял, чтобы привести мир в состояние, в котором его застали 80-е.

Многовековые поиски закончились, политическая мысль уперлась в непреодолимую преграду — либерально-демократическую концепцию личности и общества. История смирилась с несовершенством человека и потому решила оставить его в покое. Больше никто не хочет выращивать нового человека, никого не прельщают алюминиевые дворцы, всемирное братство, «говорящие коровы», «разумные атомы». Вместо всех утопических планов переделки людской природы остался один скромный идеал — свобода: пусть каждый живет, как хочет, пусть каждый заполняет ту пустоту, из которой состоит свобода, чем ему нравится — высокой духовностью, безудержной алчностью, любовью к ближнему, эгоизмом, святостью или коллекционированием марок.

Отступившись от неразумной личности, никогда не знающей, в чем ее польза, история умыла руки. Человечество лишилось цели, поэзия мечты снизошла до прозы жизни.

Конечно, это не значит, что в мире останутся только спортивные сенсации. Нас по-прежнему ждут социальные потрясения, национальные конфликты, экологические катаклизмы. Но все это уже мелочи, которые не способны что-либо изменить в расстановке идеологических сил. Все страны и народы так или иначе признают неизбежность победы либеральной мысли, а это и значит, что история как противоборство общественных концепций завершилась. Закончилась великая битва утопии с реальностью — идеология осталась в мире только одна, и ей больше не с чем и не с кем воевать.

Статья Фукуямы произвела переполох в мировой интеллектуальной общине. Его идею немедленно опровергли теоретики и практики. Однако гипотеза о начале постисторического этапа цивилизации постепенно все глубже проникает в западное общество. Тем более что газеты каждый день прибавляют аргументы в пользу Фукуямы. Как это всегда бывает, важна не истинность теории, а способность людей ее принять, в нее поверить, с ней сжиться.

Концепция Фукуямы появилась очень вовремя. Он предложил радикальную и захватывающую интерпретацию событий, которая позволяет найти философскую основу для объяснения реалий сегодняшнего мира.

Победа в холодной войне приводит в недоумение всех: что делать с противником, который отказывается сражаться? Запад оказался в глупом положении — столько лет вели борьбу, оттачивали оружие, и вдруг идеологический враг превратился в потенциального сотрудника.

Демократия стала общей целью, свобода — общечеловеческой ценностью. Конечно, все это еще только благие намерения, но существенно, что Запад, утратив монополию на истину, разделил свою веру с миллионами новых адептов. А если никто не спорит, то стоит ли рвать на груди рубаху?

Потрясения на Востоке раскрыли глаза Западу. Вдруг оказалось, что в свободном мире ничего не происходит. Это на Востоке рушится Берлинская стена, это у них идет кровавая и бескровная война за демократию, это они готовятся менять географические карты, гербы и знамена. А на Западе все уже было, причем так давно, что слова «выборы», «парламент», «конституция» вызывают не бешеный энтузиазм, а сдержанную скуку.

В последние месяцы прошлого года было просто жалко смотреть на американских тележурналистов. Ну сколько можно рассказывать о людях с непроизносимыми именами и вести репортажи из стран, о существовании которых половина зрителей и не догадывалась. Кажется, что и рождественскую эскаладу в Панаму только для того и предприняли, чтобы американцы не забывали о собственной политике. Впрочем, увлекательная погоня за генералом Норьегой быстро завершилась, и новости опять стали приходить из Старого Света.

Европейские революции 80-х доказали неизбежность демократического пути и предоставили Западу наслаждаться плодами долгожданной победы.

Как ни странно, эта победа связана с немалыми моральными потерями. Если в начале 80-х годов Америка жила с сознанием своей миссии — противостоять «империи зла», то в конце декады эта полумистическая геополитическая теория рухнула. Американцы чуть ли не весь XX век ощущали себя крестоносцами демократии и рыцарями свободы. Теперь, теряя важнейший стимул политической жизни, они становятся просто ветеранами идеологической войны.

Естественно, что на таком фоне концепция Фукуямы о конце истории не могла пройти незамеченной. Естественно и то, что Америка приняла идею постисторического сознания с большой готовностью.

По сути Новый Свет всегда относился к истории с подозрением, она всегда играла здесь скорее декоративную роль. Во Франции, например, в прошлом году отметили двухсотлетие своей революции, а заодно и двухвековой юбилей споров о ней. Там до сих пор выясняют отношения с Бастилией. А в Америке революционные годовщины — лишь повод для костюмированных шествий. Американцам в принципе чужд комплекс исторической неполноценности. Они не понимают попыток перевести историю в сослагательное наклонение (излюбленное занятие советской перестройки). Прошлое в Америке окончательно прошло, и никому не приходит в голову мучиться вопросом: стоило ли воевать за независимость или отменять рабство?

Государственная система США не менялась два века. Конституция Америки — самая старая в мире. Библия, на которой присягал президент Буш, — та же, что служила и президенту Вашингтону. Прошлое так плавно перетекает в настоящее, что истории негде разгуляться. Даже необходимые поправки, вызванные прогрессом, оставляют мало следов в учебниках.

Постоянные изменения встроены в саму социальную систему страны, в сам образ жизни. Личность и общество движутся в одном темпе, отчего, естественно, сам факт движения становится недоступен наблюдению.

В 80-е Америка в своей постоянной войне с историей одержала еще одну, может быть самую главную победу: в это десятилетие было заключено перемирие между поколениями. Сегодня хозяевами жизни, наиболее активной частью народа, стали дети 60-х, свидетели или участники молодежной революции, люди, прошедшие искус утопии.

Конечно, сейчас уже не узнать в солидных адвокатах, маклерах или политиках волосатых бунтарей. Но опыт бурного десятилетия, опыт баталий между молодой и старой Америкой они передали своим детям. Отцы и дети сегодня делят общее наследство 60-х: между ними нет той резкой границы, которая некогда делила поклонников рок-музыки и сторонников Маккарти. Да и сама молодежная контркультура, когда-то ощущавшаяся угрозой стабильности Америки, ныне утратила свою агрессивную приставку и стала культурой просто.

Лучше всего примирение поколений отражено в массовом искусстве. Кому, как не Голливуду, следить за изменениями национального мифа и переводить на всем доступный язык социальные и интеллектуальные процессы.

В 80-е американское кино становилось все более детским. Главный герой стремительно молодел, пока не превратился в подростка. Кинематограф стал фантастическим и приключенческим по преимуществу. И при этом он нес зрителю важную весть: мир полон чудес, и чтобы насладиться ими, мы должны вернуться к детскому восприятию жизни — доверять не столько разуму, сколько чувству, не столько расчету, сколько интуиции, не столько взрослым, сколько детям, а еще лучше — пришельцам, инопланетянам, роботам, собакам и снежному человеку. То есть существам заведомо внеисторическим, наивным, не отягощенным культурным багажом прошлого.

Омоложение Голливуда — вспомним серьезных и ответственных киногероев 50-х — подтверждает гипотезу Фукуямы не хуже, чем политические сенсации последних лет. Ностальгия по детству порождена влюбленностью в безвременье. Страна без истории — как ребенок, которому никогда не грозит старость.

Не зря один из самых успешных фильмов десятилетия носит красноречивое название «Назад — в будущее». Фантастический боевик о путешествиях во времени на самом деле рассказывает о том, что времени больше нет. В этой картине отцы, дети и даже внуки выстроились в одну цепочку, чтобы вместе (в том числе и буквально) строить нормальную, счастливую и очень обыкновенную жизнь.

Смена поколений происходит здесь в биологическом, но не историческом ритме. Какой бы год ни показывало табло на машине времени, мир всегда устойчив, всегда одинаков и всегда в основе своей дружелюбен.

Америка прошлого, настоящего и будущего — одна страна, мерно текущая сквозь годы без катаклизмов и потрясений. Она первая выпала из хода истории — остался лишь технический прогресс: раньше был один телевизор на семью, теперь два, а будет три и каждый в целую стену.

Так Голливуд, самый чуткий барометр общественных настроений Америки, отреагировал на главную новость 80-х: новостей больше не будет, будущего больше нет, оно уже наступило.

Америка вступает в золотой век, век, когда история не развивается, а длится. «Будем как дети», — говорит Америка, напевая гимн 80-х — «Don't worry, be happy».

Может быть, именно это и имел в виду изобретательный философ Фрэнсис Фукуяма, когда закончил свою пророческую статью предостережением: возможно, история начнется сначала просто потому, что жить без нее слишком скучно.

Петр ВАЙЛЬ, Александр ГЕНИС.
Нью-Йорк. Февраль, 1990 г.