(Газета "Советская молодежь" (05.04.1990))

Сегодня нам не до них? А завтра будет поздно...

...СОЛНЦЕ, яркое солнце. Он мчится на велосипеде и весело хохочет. Мелькает мамино лицо, сестренка машет ему рукой и тоже смеется. Он почему-то еще маленький, едет бесстрашно и никого не боится, только нажимает и нажимает на педали. И вдруг с разбега врезается в глухую каменную стену. Резко вздрагивает и открывает глаза. Сразу покрывается холодным потом. Еще ничего не понимая, Митя знает твердо — опять будут бить. Кругом злые грубые лица. От страха заныло в животе. Мамочка, родная, любимая, спаси, помоги, помоги, помоги!..

— Вставай, гад, хватит дрыхнуть! — длинный рванул с него одеяло. Брезгливо зажав нос, отогнул Митин матрас, и все увидели, как в нем копошатся мелкие белые черви...

Сначала его били трое по очереди, потом у параши подошли еще двое. Митя только тихо плакал, стараясь прикрыть голову. Но это не помогало. От боли он уже почти ничего не соображал, терял сознание.

— Кончай косить, сука, иди матрас помой!

Всхлипывая и по-собачьи поскуливая, он кое-как стянул матрас, потащил его к ведру с водой. Падал, вставал, подгоняемый пинками, и опять падал. От резкого толчка с грохотом свалился на цементный пол. И все. Больше Митя уже ничего не чувствовал. А они его продолжали бить. Уже за то, что упал и «придуривается». Напоследок один из парней, самый шкодливый, стукнул мальчишку по голове и вдруг почувствовал, что рука провалилась во что-то мягкое и липкое. Вот тут они испугались. Облили Митю холодной водой из ведра, но тот даже не шелохнулся. Тогда забросили его на койку и легли спать. Было три часа ночи. Камера спокойно заснула.

...ПРО Митю все соседи говорили, что у него руки к железкам приросли. Действительно, его редко можно было увидеть без велосипеда. Буквально из одной рамы он собирал уже нечто движущееся на колесах. Единственное, чего не умел Митя, это драться. Даже дать сдачи и то не мог. Не мог и все. Но зато не было в округе такой свалки, которую бы он не обследовал на предмет деталей. Всегда безотказно Митя ремонтировал велосипеды мальчишкам своего двора. И оторвать его от этого занятия маме бывало довольно сложно. Потом все приятели перешли на мопеды. И скорость другая, и уже почти машина. На свалках много не разживешься. Так Митя в 14 лет и заработал свою первую судимость: из-за мопедов — пока условно.

Здесь бы и остановиться мальчишке, бог с ними, с мопедами. Разве мало кругом интересного! Оказывается, мало. Да практически вообще ничего нет. О мастерской, где подростки могли бы спокойно возиться с моторами, остается только мечтать, не говоря уже о секциях и кружках. Дети наши в большинстве своем предоставлены сами себе. Разговоры об этом мь ведем уже не первый десяток лет, но не меняется ровным счетом ничего. Поэтому и развлекается дворовая детвора как умеет. Митя остался верен своим мото-велострастям, несмотря на тревожный звонок. Финал, конечно, был закономерным.

...Когда его, уже основательно напутанного подвалом в КПЗ, привезли в Ригу в следственный изолятор, Мите едва исполнилось 15 лет. В карантине он оказался в одной камере с переростком, обвинявшимся в садистском убийстве ребенка. Услышав, что натворил этот коренастый парень с кривой ухмылкой, Митя в ужасе оглядел серые грязные стены, окно из стеклоблоков, железную решетку на дверях. Помощи ждать было неоткуда, а собственных силенок оказалось явно мало. Я не могу описать, что происходило в этой камере с неудачником-мопедистом, каким издевательствам он здесь подвергался. Просто рука не поднимается. Поверьте, это страшней любого кошмара.

В следующую камеру после карантина Митя попал уже другим человеком. Он боялся всего и всех, беспрерывно вздрагивал и втягивал голову в плечи, заикался. Встретили его сначала с любопытством. Для десяти парней, изнывающих от безделья, приход новенького всегда развлечение. Но Митя решительно не понравился камере. На стычку идти отказался. Покорно сел на самое худшее место. Вскоре тюремная почта подтвердила: пацана сломали в карантине. Отныне и навеки его место было только у параши, миска — под столом...

Если говоришь с ними с каждым по отдельности — вроде, неплохие ребята. Что же происходит, когда они объединяются в одно стадо? Откупа берутся такая дикая жестокость, готовность унижать, избивать, убивать того, кто слабей, кто не такой, как они?.. Группа мальчишек в одинаковых робах. В глазах у некоторых детское любопытство, у других — усмешка, у третьих — боль и тоска. Некоторые уже смирились и уверены, что впереди у них только одна дорога. Другие верят, что закончится страшный сон и все будет как прежде. Подавляющее большинство обвиняются в кражах личного или государственного имущества, много юных автоугонщиков, мелких воришек, но есть и грабители, насильники. У большинства нелады в семье, непонимание в школе.

Рижский следственный изолятор, бывшая центральная тюрьма, или «централка», — первая станция на пути в иной, перевернутый мир. От того, каким себя здесь покажешь, во многом зависит и дальнейшая судьба каждого. Из этого абсолютного вакуума культуры и нормального общения, в который попадают здесь подростки, и выплывают дичайшие по своей жестокости и нелепости воровские обряды и традиции. Я говорю и об идиотской прописке, и о наколках, о разговорной лексике. (Как объяснял нам со следователем один мальчик из района, нормально разговаривать он умеет только на латышском языке, а по-русски — исключительно на «фене», которую знает теперь в совершенстве.)

Находясь под следствием в камерах, подростки проводят здесь по 5—6, а то и более месяцев, потом 2 — 3 месяца ждут вступления приговора в силу и отправки в детскую колонию. И все это время они, естественно, не учатся, не видятся с родными, писать им могут только с разрешения следователя. (Но такое, как правило, почти никому не дается.) И можно себе представить, какие необратимые изменения происходят здесь с мальчишками, впитывающими в себя то дурное, что долгие-долгие месяцы окружает их. Это нормально?

Например, сейчас в СИЗО находится мальчик, больной эпилепсией, уже здесь с ним были приступы. Мама передает лекарства и надеется, что вот-вот должен состояться суд. А следователь за 2,5 месяца еще ни разу (!) у него не был. Не могу я понять, как мог подросток, если бы жил это время дома с матерью, помешать следствию, ведь все его «подельники» тоже сидят в СИЗО... (А здесь-то у них как раз масса возможностей обо всем договориться.)

Я понимаю, конечно, что предложения о выделении специальных следователей для разбора уголовных дел, связанных с подростками, или о сокращении сроков ведения следствия по делам несовершеннолетних и введении специального для них суда — все это разговоры в пользу бедных при нашей всеобщей нищете! Но и молчать больше тоже нельзя. Потому что там наши дети (а какими бы скверными они ни были — они дети) или становятся закоренелыми преступниками, или гибнут.

Когда отец Мити увидел у следователя на допросе своего сына с исцарапанным лицом, синяками и язвами на руках (видимо, от притушенных окурков), он бросился к прокурору города, потом опять к следователю. Просил разрешения забрать мальчика домой хотя бы до суда под любые гарантии. Ему категорически отказали. Прокурор считал меру содержания ребенка в СИЗО единственно надежной и справедливой.

Между отцом и сыном тогда состоялся минутный разговор.

— Как здоровье, Митя?

— Болит все...

— Тебя бьют?

— За что?

— Долго рассказывать, папа...

Да и как мог он рассказать, что не прошел прописку и стал отверженным, как парни его заставляют мочиться в ведро с водой, а потом эту воду пить, как принуждают есть соль ложками, а потом не разрешают подходить к воде? Не пускают на парашу, и ему приходится ходить под себя. А когда это происходит, его бьют и наказывают. Они предупредили его, чтобы после приезда с допроса Митя попросился в другую камеру, иначе ему здесь не жить. (Воспитатель СИЗО отрицает, что к нему обращались с подобной просьбой. В беседе со мной ту камеру назвал очень дружной, а Митю тихим и незаметным мальчиком, не вызывающим никакого беспокойства.)

Когда Митя зашел в старую камеру, был разыгран веселенький спектакль. Самый пронырливый парень, отличающийся неутомимой разрушающей фантазией, который больше всех допекал мальчишку, упал на койку и забился в истерике. Потом потребовал, чтобы ему связали руки, иначе он прибьет Митю. В этом случае «дружная» камера лишалась бы обещанного телевизора. Просьбу уважили... А потом все пошло по-прежнему, развлечения продолжались. До той самой ночи, когда у Мити под матрасом обнаружили червей. Расправа была жестокой...

...Утром Митя остался лежать на постели. Вокруг правого глаза у него расплылся большущий синяк. Камера забеспокоилась. Грозили большие неприятности. Вылили на избитого ведро холодной воды — безрезультатно. Положили на голову мокрую газету, подождали еще немного. На проверку Митю во что бы то ни стало надо было поднять. Через час поднесли к ноге горящую спичку — Митя дернулся. Значит, жив. Все облегченно вздохнули. Переодели мальчишку, плотно взяли его с двух сторон под руки и поставили в строй на проверку в заднем ряду. Сошло благополучно — корпусной ничего не заметил. Полдня Митя лежал неподвижно, к обеду очнулся. Медленно встал, сделал несколько шагов по камере. Отвечал на вопросы ребят, но явно невпопад. Потом опять заснул. И уже до утра. А на следующий день ему стало совсем плохо, он ни на что не реагировал, бредил и стонал. Тем не менее номер с проверкой вновь прошел успешно...

В отделение нейрохирургии республиканской больницы мальчик попал через двое суток. Поступил в тяжелейшем состоянии, почти без сознания. Реагировал только на болевые раздражители. Врачи констатировали ушиб головного мозга, обширные ушибы головы, лица, конечностей, множество кровоподтеков. Срочно вызвали мать. Она примчалась из другого города, уже не надеясь застать сына живым. Увидела его черный лоб, заплывшие глаза, за ушами все было синее, ногти на руках и ногах почернели. Митя ее не узнал. Только через неделю после массовой интенсивной терапии он начал приходить в себя. Первый вопрос маме: «где я и не отправят ли меня обратно в тюрьму?». Потом опять провалы в памяти.

При разговоре тогда с Митей мне все время казалось, что передо мной два мальчишка. Один - с деревянным голосом и прозрачными, как льдинки, глазами — отвечал почти механически на мои вопросы, а второй, веселый и бойкий, спрятался где-то внутри и никак не может пробиться через стенку. И я не знала, как помочь ему...

Много месяцев с той роковой ночи Митя провел в различных больницах, в том числе и психиатрической. До сих пор никто не может гарантировать, что ему полностью удастся восстановить здоровье и память. Не исключена инвалидность. А впереди у него еще суд. Да, за те самые злополучные мопеды, за которые и он и его мать уже заплатили, думаю, с лихвой. Не дай бог кому...

Сейчас в Рижском СИЗО находятся около двухсот подростков со всех концов Латвии. Есть такие ребята, которые попали сюда в начале лета прошлого года. Следствие, суд, доследования, опять суд и отправка по этапу в детскую колонию. На это уходит порой 9—10 месяцев. И взрослому нелегко в буквальном смысле слова отсидеть такой срок в камере, а каково мальчишке? Да, один раз в день их выводят на прогулку во дворик, но его территория практически равна размеру камеры. Проходит час, и всех их отправляют обратно в клетку, Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, самое невыносимое для малолеток — отсутствие хоть какого-то дела, способного отвлечь и занять ребят. Запас энергии у пацанов требует постоянной разрядки. Что им могут предложить в СИЗО? Иногда клеить кульки. Но работа эта настолько нудная и неинтересная, да к тому же мизерно оплачиваемая, что редко кто выдерживает больше месяца. Любопытно, что в соседней колонии строгого режима взрослые мужики работают в цехе по сборке игрушек — самолетиков и машинок.

Стоит ли удивляться, когда подростки устраивают погромы в камерах? Одно время их было по 8—10 за месяц. Тогда разносится и ломается все, что попадает под руку, поджигаются постели. Как только их стали выводить в спортзал, погромы прекратились. Хуже, когда порой они разряжаются друг на друге...

Здесь много еще нелепостей, сложно поддающихся объяснению. Я писала уже о запрете на переписку с родными. Неужели кому-то надо объяснять, что значат для мальчишки, вдруг с улицы попавшего за решетку, несколько слов поддержки от мамы, сестры или брата... Хотя бы для того, чтобы знать, .что от него не отреклись, не бросили, не предали. Кто просчитал в СИЗО норму питания, установив ее в 60 копеек для подростков и 47 копеек для взрослых? А режим для малолеток? Зачем нужен подъем в 6 утра, если заняться все равно нечем? Только для того, чтобы постоять на проверке с закрытыми глазами? Кто назвал лишним в следственном изоляторе должность психолога, ставку которого сократили два года назад? И не настораживают ли его трагедии, происходящие здесь?..

Новый воспитатель СИЗО у несовершеннолетних Людмила Запорожец просмотрела дела своих подопечных, поговорила с ребятами и пришла к убеждению, что многим здесь делать нечего. Им попросту негде было жить, спать, не на что питаться. (Один мальчишка постоянно просил у нее и у сокамерников поесть. За это он готов был признаться во всем, в чем был и не был виноват.) Некоторым некуда было возвращаться после детской колонии, кто-то сбежал из ПТУ — там называли недоумком — и начал бродяжничать, прихватывая то, что плохо лежит. А многие просто никому не нужны. Их бы устроить, душу отогреть, найти занятие достойное. Но в клетку оно, конечно, проще...

Все это и историю с Митей я рассказываю не для того, чтобы разжалобить иных сердобольных читателей. А чтобы наконец услышали меня те, от кого зависит судьба общества: в таких условиях, в которых содержатся несовершеннолетние (впрочем, и взрослые тоже) подследственные и обвиняемые, кроме жестокости, озлобления и отчаяния, ничего не может произрасти. Если мы не поймем это сегодня, то завтра неминуем настоящий взрыв преступности. И тогда непричастных просто может уже не быть.

Алла БЕРЕЗОВСКАЯ.