(Несколько монологов в записи нашего корреспондента Татьяны Секридовой)

(Журнал "Огонек" №8/1988)

Вообще-то я не оратор. Но с того времени, как стал работать главным редактором музыкальных программ, а потом и художественным руководителем Латвийского радио, мне все чаще дают слово как в теле- и радиопередачах, так и на страницах прессы. Поначалу я больше шутил, затем раз от раза становился серьезнее, начал что-то критиковать, обозначать пробелы в надежде помочь прежде всего тому жанру, в котором работаю. Нет, я не очень верю, что дождусь когда-нибудь перемен, за которые ратую... Почему?

Несколько раз после моих выступлений в прессе мне звонили из Союза композиторов СССР и предлагали: мол, ты нас критикуешь, так прими участие в исправлении недостатков — и приглашали на всевозможные заседания и комиссии. Шел, надеясь: «А вдруг на самом деле...», — но уже в первый перерыв, досадуя на потерянное впустую время, собирался и уходил. Вот и сейчас, чтобы не выглядеть болтуном, не буду распространяться о наших музыкальных и околомузыкальных проблемах «вообще», не стану повторять то, о чем не раз уже говорил журналистам... Коснусь лишь того, с чем ежедневно сталкиваюсь в работе на радио.

Мы сегодня говорим о необходимости перестройки в области музыки, но мне, к сожалению, пока встречалось слишком мало музыкантов, которые хотели бы перестроиться. Что значит перестроиться в нашем деле? Я считаю: начать наконец честно работать! Мы же пока чаще лишь болтаем о перестройке. Вот мы на республиканском радио и начали с весьма конкретного дела: решили разобраться в организации труда штатных творческих коллективов. Все радиокомитеты Советского Союза по структуре примерно похожи: в штате у них симфонические оркестры, камерные или эстрадные хоры — одним словом, большие коллективы, которым государство выделяет дотации, и немалые. Сами по себе сегодня симфонические оркестры, например, существовать уже не могут, но и обойтись без этого серьезного вида музицирования ни один культурный народ позволить себе тоже не может. Жанр должен жить. Но речь не о том. А о том, какими должны быть все эти творческие коллективы на радио. На мой взгляд, ответ единственный — высокопрофессиональными. Ведь требования к музыкантам, работающим в основном в студиях записи, куда более высокие, чем к концертирующим составам. Казалось бы, дилетантам на радио делать нечего. На деле же коллективы эти крайне низкого уровня!.. Почему? Получают неплохую постоянную зарплату, записями заняты довольно мало, есть возможность выступать в концертах — положение куда выгоднее, чем у филармонических коллег, а работают настолько плохо...

Расскажу, как решил разобраться со своими, так сказать, подчиненными на Латвийском радио. Мы начали с хора. В нем шестьдесят семь человек. В последние годы внутри коллектива началось какое-то внутреннее брожение: воюющие друг с другом и дирижером группировки, бесконечные скандалы... Начинаю слушать их записи и вижу, что хор и звучать стал плохо... В чем причина? Может быть, виновато руководство радио? Но оно вроде бы в дела хора не вмешивается... Значит, коллектив нуждается во внутренней перестройке. Каким образом? На первый взгляд сделать ее довольно просто — у нас на радио теперь вводится новая договорная система: мы заключаем договор с каждым исполнителем коллектива персонально. И можем, разобравшись с каждым в отдельности, выяснить, соответствует ли его профессиональный уровень требованиям хора. Если нет— договора с ним не заключать, а принять на его место того, кто этого по-настоящему заслуживает.

Однако, когда начался этот процесс конкурсов и заключения договоров, мы оказались в очень сложной ситуации: одному до пенсии несколько лет осталось доработать, у другого много детей, третий больной, четвертый ветеран, пятый... Но ведь иного выхода у нас нет, мы все равно должны добиться качественного звучания хора, а значит, провести в нем необходимые замены. Вот тогда-то и началась в коллективе настоящая битва за «насиженные, теплые места» и посыпались обвинения в непрофессионализме в адрес руководителя, дирижера...

Все правильно, и я за то, чтобы во главе коллектива стоял высокопрофессиональный руководитель.

Может оказаться, что какие-то его взгляды и выводы ошибочны или проявились, скажем, неважные человеческие качества. Если это отрицательно сказывается на работе хора, то и на такого руководителя вскоре найдется управа— соберется художественный совет, разберется и может высказать ему, что общего языка, видимо, нам не найти и поэтому лучше расстаться... Возможен ведь и такой вариант. Но коли уж человек занял пост руководителя коллектива, он должен получить и право решать самостоятельно, кто может петь в его хоре, а кто — нет, поскольку он хозяин коллектива, подчеркиваю, хозяин, и ему в первую очередь отвечать за качество звучания хора. И мы у него должны спрашивать, подходит ли ему в коллективе этот певец или нет. А диктаторские принципы в этой работе считаю даже необходимыми: когда дирижер встает у пульта, в студии, где находится хор, должна быть нормальная рабочая обстановка. У нас же в коллективе только и слышно было: «Тот умеет дирижировать, тот не умеет...», — но что сами петь не могут, в расчет брать никак не хотели...

Ну с хором мы вроде бы разобрались: поставили художественным руководителем и вторым дирижером молодых ребят, произвели необходимые замены в составе и теперь ждем его первого выхода на публику — концерта в зале университета. Здесь же наверняка соберутся и все «обиженные», и жаждущие провала и мести... Оказывается, мы посмели «тронуть» в своей реорганизации и не заключили договора с человеком, которого на протяжении уже многих лет считалось, что «трогать» нельзя: влиятельная поддержка и тому подобное... Но я всегда был против всевозможных группировок и «кланов», никогда с ними не считался. И если был уверен, что поступаю правильно, доводил дело до конца и выигрывал. Знаю, ради чего «заварил» эту «кашу» сегодня, и должен добиться желаемого результата.

А в симфоническом оркестре, например, появились у нас какие-то крикуны. Их немного — трое-четверо. Послушаешь и диву даешься: вроде бы серьезные люди, играют серьезную музыку, а чем они занимаются?.. Один из них, между прочим, профсоюзный деятель, во всеуслышание заявляет: «Я все буду делать наоборот тому, что говорит администрация!» Ну а нам что делать с человеком, у которого во главе угла такие принципы? Единственный выход — расстаться с ним, и немедленно!..

Пожалуй, я не хуже любого из них разбираюсь, что такое творчество и работа творческого коллектива. И так же знаю, что мы должны отвечать за качество нашей творческой продукции. Поэтому и считаю, что одинаково строго нужно спрашивать за плохую игру и с молодого музыканта, и с имеющего звание «заслуженного», а не оглядываться на его былые успехи. И если на конкурс в симфонический оркестр придет молодой парень из консерватории и будет играть в сто раз лучше «заслуженного», который уже много лет сидит в оркестре и мимо нот «пилит», мы возьмем все-таки молодого.

Но опять же, повторюсь, решающее слово должно быть за художественным руководителем, которому, увы, составители правил договоров забыли дать реальную власть в коллективе. Снова нам рекомендуют собирать комиссии, развести бумаготворчество, писать характеристики... А почему, собственно, эти характеристики должен писать я, главный редактор? Откуда я могу знать, не работая непосредственно с оркестром, что из себя представляет скрипач, сидящий за пятым пультом?!. Это дело только художественного руководителя!

Следующий на очереди в нашей цепочке — эстрадно-симфонический оркестр. И я уже не раз говорил музыкантам: «Товарищи, вы мне напоминаете Рижский радиозавод, выпускающий приемники, которые никто не покупает!.. Вашу продукцию не хочет брать ни одна редакция радио...» Недавно от эстрадного отделения нашего радио мы получили письмо, в котором говорится, что «пора остановить это никчемное производство и записывать то, что нам нужно, или вообще прекратить свое существование...». Казалось бы, это должно вызвать внутри коллектива желание разобраться в своих творческих неполадках. А вместо этого, что меня крайне поразило, они стали искать автора этого послания! Когда же им думать о творчестве?..

Вообще со страшным подозрением отношусь я к этому красивому званию «эстрадно-симфонический оркестр». Мне совершенно непонятно, кто это выдумал. Может быть, просто для того, чтобы музыкантам больше платить?.. Я тоже за то, чтобы платить профессиональным музыкантам больше, но при чем тут название? К чему эта профанация? У меня, к примеру, есть давняя мечта — создать при Латвийском радио оркестр танцевальной легкой музыки. Однако платить им по существующей у нас пока системе будут меньше, чем каким-то бездарным музыкантам эстрадно-симфонического оркестра. А почему?! Не пора ли отменить все эти старые названия и формулировки, пересмотреть расценки и платить музыкантам столько, сколько они реально заслуживают, а не подгонять их зарплату под названия и звания...

Вот, к слову, пример из серии невероятного, но очевидного: «Мы уже заслуживаем звания академического»,— говорили мне музыканты симфонического оркестра. И стали добиваться этого: подготовили документы, прошли инстанции — звание получили. И что же вы думаете? Уже на следующий день они меня напрямую спрашивают: «А когда нам зарплату повысят?..» А ведь получают они совсем немало при том, что заняты на радио ежедневно всего часа по четыре, ну и примерно раз в неделю имеют концерты. Причем никто не запрещает им работать где-то еще... И живут они не хуже меня, и машины все имеют. Только я не думаю, чтобы они работали так же много, как я, зато кричать...

В свое время меня поразил так называемый «ефремовский процесс» во МХАТе. Ведь скольких нервов он стоил всем актерам! Я долго думал: откуда у нас это появилось, почему? Не верю я, что в своем театре Станиславский во всем спрашивал бы мнение худсовета. Он был главным режиссером, главным хозяином театра. Возможно, со своими ошибками, но они забывались за главным результатом — в блестяще поставленном и сыгранном спектакле. Хотя, с другой стороны, мы же под давлением всевозможных «кланов» умудряемся подчас поставить на посты директоров театров и филармоний таких бездарей, что потом годами стонем, не зная, как от них избавиться...

Долгие годы в штате радио работали еще и солисты, и какие-то эстрадные ансамбли, группы. Но в конце концов пришли к выводу, что это невыгодно ни радио, ни самим певцам. Эстрадному исполнителю, к примеру, очень трудно больше двух-трех лет выдержать постоянную студийную работу на записях. Во-первых, радиозапись требует от него в каждой песне 100-процентной отдачи, а во-вторых, практически еженедельных записей новых песен. Сначала, если это сильный вокалист, резко подскакивает его популярность. Затем какими-то творческими находками в течение некоторого времени он может продержаться на этой волне. Но потом может и надоесть слушателю... Вот и получается, что один и тот же певец в таком объеме звучания на радио не требуется. Куда лучше, если он будет работать в концертной организации, гастролировать, получая при этом гораздо большую материальную поддержку, и время от времени записываться в студии радио.

СКОЛЬКО СТОИТ МУЗЫКА?..

Вообще эстрадный жанр очень коварен. И один певец, умело дозируя свое звучание в радио-, телеэфире и появление в концертных программах может продержаться в популярности и 20—30 лет, а другой уже через полтора года оказаться никому не нужным. Но опять же, дозировать это звучание в эфире можно, лишь имея записи нескольких песен на магнитной ленте и постоянно записывая новые. А где делать эти записи, если, скажем, у нас в республике всего две (!) студии звукозаписи: небольшая комнатушка на «Мелодии», способная вместить лишь маленького состава рок-группу, и единственная более-менее нормальная в телерадиокомитете, в которой к концу рабочего дня магнитофон уже раскаляется докрасна, обслуживая и телевидение, и радио одновременно.

В Москве студий побольше, но и исполнителей, жаждущих иметь записи, тоже куда больше. Кроме того, не все и не всегда в них прямым путем попадают. И поэтому многим сильным в общем-то певцам и группам довольно часто приходится прибегать к помощи каких-то полуофициальных студий звукозаписи за немалую плату. Как мне недавно сказали, в Москве сейчас такса за одну песню — что-то около 200 рублей... И ведь певцу некуда деваться, и он платит, потому что гораздо проще прийти на радио и телевидение с уже готовой магнитной лентой, чем дожидаться, когда тебя туда пригласят на запись, и пригласят ли...

Честно говоря, я не против того, чтобы платить за запись в студии. Но вот только кому платить и сколько: официальным путем в кассу предприятия и государства или в карман проходимцев, волею случая оказавшихся у звукорежиссерского пульта и наживающихся на наших эстрадных проблемах? Кстати, плата за запись в студиях радио и съемки на телевидении очень бы сконцентрировала весь рабочий процесс в целом. Ведь если подсчитать, получается, что три четверти времени в студии проходит впустую: сначала раскачиваемся, потом начинаем еле-еле работать, и вся эта процедура затягивается далеко за полночь. А стоит мне в Москве, например, на телевидении сказать, что уже в восемь вечера у меня поезд в Ригу, все успевают отснять минута в минуту.

Я уже упомянул, что у нас в телерадиокомитете всего одна студия звукозаписи, которая «кормит» практически всю Латвию. В таких условиях, как у нас, по-моему, давно уже никто не работает. Представьте, что в этой студии днем проводятся репетиции и записи симфонического оркестра, хора, эстрадно-симфонического оркестра, эстрадной группы и солистов, вечером — записи серьезной камерной музыки для фондов радио. И плюс ко всему в студии же проводятся все партийные, профсоюзные и комсомольские собрания республиканского радио и телевидения, нарушая заранее запланированные графики звукозаписей.

Долгое время я искал какое-нибудь подходящее помещение, где можно было бы оборудовать еще одну студию звукозаписи. И в нашем же здании нашел довольно приличный подвал. За разрешением обошел с десяток инстанций, дошел до самого «верха». Но вопрос так и остался нерешенным, потому что, оказывается, никого не волнует, где мы репетируем и записываемся: радио не молчит, и ладно...

С нетерпением дожидались мы того момента, когда наконец республиканское телевидение переедет в новое здание. Уже наметили, какой павильон-студию отдадим для работы симфоническому оркестру, какой — хору, а в какой поставим звукозаписывающую аппаратуру... И вдруг я слышу по телевидению выступление известной актрисы, председателя республиканского театрального общества Вии Артмане, в котором она говорит, что нам нужен еще один театр, и есть подходящее помещение — освобождается площадь, которую занимало телевидение.

Состояние полушоковое!.. А буквально через несколько дней мне предлагают вступить с ней в дискуссию на страницах прессы. Представляю, каким колоссальным для республики будет зрелище, когда Паулс начнет ссориться с Артмане из-за того, кому нужнее эти помещения! Какая тут может быть дискуссия или всенародное обсуждение, если я с самого начала уверен, что на 99 процентов против одного перевес будет в сторону театра, а не симфонического оркестра. Ведь точно такими же оказались бы пропорции, спроси мы, что больше любят — эстрадную музыку или симфоническую!.. Но это же вовсе не означает, что мы должны поставить на серьезной музыке крест, а оркестры распустить за ненадобностью... Не можем мы докатиться до такого идиотизма! И, между прочим, в том «шедевре» архитектуры, выстроенном специально для телевидения, при наличии нескольких павильонов для съемок по-прежнему нет самого главного — записывающих студий. А если еще шире посмотреть на работу нашей единственной студии звукозаписи Гостелерадио республики, увидим, что она же обеспечивает записями еще и Рижское отделение фирмы «Мелодия», потому что их собственная уже много лет закрыта...

МЕНЕДЖЕР ПОНЕВОЛЕ

Кстати, о пластинках... Факт выпуска пластинки — определенный этап в творчестве композитора, поэта и исполнителя. Представим себе, что мы уже вложили средства в звукозапись на магнитной ленте. Куда я с ней пойду дальше? На завод грампластинок? В фирму «Мелодия»? А мне там скажут: «У нас свой план... Вас никто не знает... Мы не можем рисковать...» И так далее. Вот здесь-то и необходима помощь так называемого продюсера, который бы часть записей запустил в теле-, радиоэфир, чтобы с ними познакомился широкий слушатель, заключил бы с певцом или ансамблем необходимые гастрольные контракты и вложил определенную сумму денег, в какой-то степени и рискуя, в производство пластинки. Разойдется она миллионным тиражом — окупятся и все предыдущие затраты. Пока же, на что идут прибыли от продажи наших миллионных тиражей, абсолютно непонятно. Во всяком случае, исполнители особого материального удовлетворения от этого не получают. А если еще и качество записи на диске резко отличается от магнитной ленты, да на конверт без слез не взглянешь,— совсем грустно становится. Как с таким багажом нам поднимать свой авторитет на международном уровне?

Другой пример — как то же Министерство культуры СССР отправляло на «Братиславскую лиру» Лайму Вайкуле. За несколько месяцев было известно, что именно она должна поехать на этот конкурс. А за день до выезда певица не могла понять, едет она или нет, потому что на одной из характеристик не хватало подписи, и никак не могли решить, кто же ее должен поставить, поскольку прописана Вайкуле в Риге, а работает в Азербайджанской филармонии. В результате ни о рекламных фотоматериалах не было времени подумать, ни о предконкурсных репетициях — прямо с корабля на бал...

В последнее время нам вроде бы пообещали, что в Министерстве культуры создан специальный комитет, который будет прослушивать и рекомендовать эстрадных исполнителей на участие в международных конкурсах. Но пока этот комитет не внес никакой ясности: куда и кого он рекомендует — никому не известно. Кто готовит ноты, дирижера — тоже непонятно. Мне очень часто кажется, что этих людей в Министерстве культуры совершенно не интересует ни престиж страны, ни ее репутация. Иначе как объяснить, что та же Дания или Голландия могут себе позволить послать на конкурс певца с дирижером или ансамблем (не ради путешествия, а ради дела), а мы не можем?..

ДИАГНОЗ: «ХРОНИЧЕСКАЯ БЕССИСТЕМНОСТЬ»...

Именно она и отбивает всякое желание и всякие надежды. Вот я, скажем, «заварил кашу» с телевизионным конкурсом в Юрмале. Но ведь мне, несмотря на то, что уже позади два конкурса, так и не удается пока добиться того, ради чего все это начиналось. Во-первых, вынести в название слово «шлягер». А ведь именно оно во многом определяло бы лицо нашего конкурса и репертуар, с которым певцы собирались бы в нем участвовать. А во-вторых, наладить отбор кандидатов на конкурс. В прошлые годы мы столкнулись с такими «зелеными» исполнителями и таким «серым» репертуаром, что к следующему году, если все-таки хотим закрепить «Юрмалу» в жизни, должны отнестись к его подготовке и проведению куда серьезнее.

После того как закончилась «Юрмала-87» и в прессе развернулась о ней дискуссия, в мой адрес пришла телеграмма, подписанная А. Градским, В. Кузьминым и А. Макаревичем, в которой было написано, что всю организацию, проверку и отбор будущих конкурсантов должно провести Латвийское телевидение. Честно говоря, я думаю так же. Но на этом конкурсе мы не хозяева, а лишь представляем ему кров и сцену.

Однако жюри конкурса еще летом высказало желание помочь в отборе кандидатов на следующий год в предварительном осенне-зимнем прослушивании по регионам. А в феврале в Москве, на Центральном телевидении провести подготовительный просмотр. Не знаю пока, как действовали мои коллеги, но я уже выяснил состояние дел в республиках Прибалтики, на Украине и в Белоруссии. И делается это, как оказалось, довольно просто: кто-то один на местном телевидении следит в течение месяца — трех за своими музыкальными передачами, местными песенными конкурсами, хит-парадами и определяет несколько кандидатов. Затем их можно приглашать на телевидение или радио и устроить с ними в эфире концерт, чтобы и слушатель принял участие в окончательном отборе на предварительное прослушивание в Москве. На Центральном телевидении уже прошло несколько совещаний по «Юрмале-88», мне обещали, что аппарат отбора уже нормально работает. Хотя, оглядываясь на прошлый опыт, я, честно говоря, пока не очень-то этим обещаниям верю. И прежде всего потому, что царствует у нас в области эстрадной музыки абсолютная бессистемность. А ведь можно было бы начать работу по музыкальному воспитанию уже с детского возраста. Например, устроить — и это вызвало бы фантастический интерес в стране — конкурс детей-исполнителей и музыкантов, скажем, до 7-летнего возраста. Я представляю его очень хорошо, потому что мы у себя на радио проводим конкурсный отбор 3—4-летних малышей в детский вокальный ансамбль «Кукушечка». А в Италии такой конкурс проводится в масштабах страны, да со зрителями, которые «умирают» от восторгов на этом зрелище... И ведь какой колоссальный материал здесь нашло бы для себя телевидение!

Почему-то уже на протяжении нескольких лет мы никак не хотим поучиться лучшим достижениям в области эстрады у наших западных коллег, панически боимся влияния чуждой «массовой культуры»., стараемся выставить какие-то заслоны. Но ведь молодежь да, впрочем, и старшее поколение все равно слушают эту западную эстраду, так же как и западную серьезную музыку, и следят за выступлениями зарубежных спортсменов, и самое главное, что сравнивают все это с нашим. И ведь в области серьезной музыки, кинематографа, театра и спорта мы выдерживаем конкуренцию, потому что наши певцы ездят в тот же «Ла Скала», режиссеры снимают фильмы и ставят спектакли за рубежом, а актеры в них участвуют, спортсмены вместе тренируются в Альпах... И ведь мы не говорим оперному певцу: «Зачем тебе «Ла Скала»? Сиди дома, во Фрунзе!..» А в эстраде тоже есть своя «Ла Скала», да еще какая! И мы должны своим лучшим исполнителям давать возможность поработать вместе с зарубежными «звездами» в концертных программах, записываться там в студиях, организовывать выпуск совместных пластинок...

На протяжении двух последних десятилетий в мире происходило бурное развитие рок-музыки. Рок много видоизменялся в музыкальном плане, а в последние годы приобрел особенно яркую социальную окраску. Да, рок как музыкальное направление зародился не у нас. Но это вовсе не означает, что он не мог появиться у нас первым. Если бы мы в те годы могли уделять развитию эстрады столько же внимания, как было в Америке, мог бы и у нас появиться свой Элвис Пресли... Однако для этого нужна четко налаженная система взаимоотношений жанра со слушателем. Только в таком случае можно чувствовать настроение публики, ее интересы и диктовать ей моду на тот или иной музыкальный стиль.

Еще совсем недавно у нас в республике многие молодые с ума сходили по «металлу». И в то же время была другая часть, которой этот шум совсем не был нужен... А в последнее время как-то даже неожиданно тихо стало. Может статься, что кто-то вдруг скажет, что сегодня в моде старые «блатные» песни или совсем не электронная музыка, а гитара в дуэте с роялем... Кто ее поймет, эту моду?.. Ведь если вдуматься, чаще всего именно мода называет современной ту или иную музыку, тот или иной жанр, группу. И в нашем деле можно слепо следовать моде и писать что-то в ее духе — тогда ты всегда обречен лишь на роль последователя, а не законодателя. А можно писать о том, что ты чувствуешь сам и что тебя волнует. И если твоя музыка окажется созвучной чувствам публики и она будет тебя слушать — ты окажешься прав, а значит, и современен.