(Газета «Советская молодежь» (20.07.1990)) 

Заметки с митинга в концлагере Саласпилс. 

В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 15 июля 1990 года, в мемориальном комплексе Саласпилс (на месте самого большого фашистского концлагеря в Прибалтике) состоялся траурный митинг памяти жертв фашизма.

Начался он в 10 часов утра. А в 11 часов 05 минут все сидели, (точнее, стояли) в одном-единственном обшарпанном рейсовом автобусе с «гармошкой» посередине — из тех, что шоферы автобусного парка, не мудрствуя, именуют «скотовозами». Было и несколько личных автомашин, молодые водители которых, не вылезая, напутственно приказывали старикам: «Делайте что хотите, только не шибко долго!». Продавщицы роз и гвоздик ошарашенно недоумевали: «Такого еще не было...».

11 ИЮЛЯ мне в редакцию позвонил заместитель председателя политической комиссии Рижского горкома КПЛ Игорь Петрович Зуев:

— Вы, наверное, слышали. Тут по нашему радио объявили, что собираются на свой слет айзсарги 13-го...

— Не только слышал. Программа ЦТ «Время» сообщила об этом на весь Союз.

— Да? Не смотрю, знаете. А 15-го вот, в Саласпилсе, ветераны, узники. Женщина тут одна у меня была...

— Простите, вы ответственны за проведение митинга в Саласпилсе?

— Да. Вообще-то я только третий месяц, как партийный функционер. Мероприятие было упущено.

— Но вы что-то вообще делаете?

— Завтра в горисполкоме надо узнать, автобусы, может быть, дадут...

— Значит, транспорта не будет?

— Надо узнать. И вообще я очень бы вас просил не афишировать до митинга некоторые моменты...

— Какие?

— Ну... тут независимые. Раньше ведь всегда на таких митингах была почетная рота от округа. Человек сто пятьдесят. Но в этот раз не будет.

— Требование независимцев?

— Да. Но не надо об атом. Я не такой догматик, как те, что были в горкоме раньше. Ветеранам, конечно, будет разрешено присутствовать, ну как же без них... Кстати, у нас тут «круглый стол» намечается.

— Что, по поводу митинга, не после митинга?

— Да нет...

— Прошу меня извинить. Я занят дежурством по номеру...

ОСВОБОДИВ Саласпилс. взяв Ригу, воины Советской Армии в октябре 1944-го, те, кому повезло остаться в живых (помимо 156 тысяч своих однополчан, полегших при освобождении Советской Латвии от фашизма), пошли дальше, — выполнять свою ратную работу. Будничную, опасную и необходимую. Никто и в голове не держал мысли, что кто-то «должен» им за избавление от гибели, хотя бы в форме благодарных слов, доброй памяти. На эти мысли не было даже времени. Да и вообще в русском характере не запланирована эта черта. Просто пошли солдаты дальше — их ждали живыми полумертвые лагеря смерти на территории освобождаемого Отечества и покоренной Европы.

А те, кого освободили из фашистских застенков Латвии, были не в состоянии благодарить, расспрашивать, запоминать. Так и повелось — на войне как на войне. Знать освободителей посмертно — по обелискам.

Теперь, в 1990-м, оказалось, что многое сделано не так. Нет-нет…

Работали на войне как надо, и по уставу, и по совести. А вот потом все «забарабанили» бездумными и бездушными лозунгами и заорганизованными мероприятиями. У могучего аппарата было много времени и предостаточно средств на разработку «таких» мероприятий. И самый яркий пример — организация и проведение ежегодных встреч узников в Саласпилсе.

Когда перестали работать лозунги «Народ и партия...», «Советская Армия и народ едины», случилось самое страшное — что мы под тенью этих лозунгов потеряли свою душу. Парадокс, но на минувшем Дне памяти в Саласпилсе не было представителей Советской Армии.

Постеснялись их пригласить и спасенные, быстренько отреклись от них аппаратчики, или, по-модерному, — функционеры.

А сами воины, чья роль все эти годы была в оформлении — озвучивании барабанным боем тихих речей узников и лозунгов руководителей, говоривших от имени партии и правительства? Или усомнились в своих правах? Или ждали уставного, непоследовавшего приказа? Дай бог, если это так. А если мои сегодняшние ровесники не знают (так как в уставе это не записано), что советские люди верят, что армия, которую они содержат, — залог их покоя и гарантия свободы? Что тогда?

Так неужели Краснознаменный Прибалтийский военный округ забыл об этой дате? На кого обиделись? От кого ждали приглашения на свое торжество победы добра над злом? Или запамятовали? А как же насчет традиций? Или опять это был очередной лозунг. Скупой и забывчивый платят дважды. Только не слишком ли дорогая цена — кровь и жизнь сыновей Отечества?

А день памяти в Саласпилсе прошел...

СВЯТО место пусто не бывает. Люди тоже, видимо, не могут обойтись без поводырей. Десятилетняя привычка. Место воинов заняли четыре сестры-монахини Рижского Свято-Троице-Сергиева монастыря, не привыкшие к подобной роли и тихо промолчавшие. От партии коммунистов Латвии слово, как полагается, держал «коммунист», который под гул негодования собравшихся провел параллель между коммунистами и фашистами.

А люди?

О них невозможно написать без теплоты. Эмилия Эдуардовна Узраукс — трое детей, семь внуков. В Рижскую тюрьму брошена айзсаргами, затем — Саласпилс, после — Равенсбрюк. Бенедикте Андреевне Слисе — 83 года, Саласпилс — Штутгоф. Александра Александровна Петрова, Саласпилс — Равенсбрюк — Данцигский концлагерь. Стефания Адамовна Пельник находилась в Саласпилсе вместе со своими детьми — выжила, но похоронила там двух своих ребят. Антонина Тимофеевна Трифонова. Даугавпилсский централ — Саласпилс — Берген-Велзен. Страшная схожесть трагических судеб.

И только инженер ПО ВЭФ Виталий Ефимович Леонов, выступая, сказал слово благодарности в адрес Советской Армии, «которую почему-то называют сейчас оккупационной». Только Александра Ивановна Касмынина рассказывала о мерзости садистской «бани» на морозе, устраиваемой палачами для саласпилсских узников. Студенческий хор «Гаудеамус» из Венесуэлы (гость Праздника песни и здесь оказавшийся в общем-то благодаря случаю и собственному доброму энтузиазму) красиво пел на испанском красивые, абсолютно экзотические и непонятные для Саласпилса венесуэльские песни. И непонимающе, ошарашенно смотрел на ведущего-распорядителя программы. Да-да, был и такой. Бойкий, верткий, сверхделовой. Вроде массовика в заштатном клубе, которому все равно, что объявлять — бег в мешках или отключение электроэнергии:

— Теперь — все, — постановил Сергей Волдемарович Швилпе. — Ступайте возлагать цветы!

Слова стегнули, как опущенный стек.

Кто-то зачумленно двинулся с цветами, большинство, негодуя, обступили новоявленного «хозяина», смявшего торжество без малейших церемоний. Ведь не выступили еще многие. А было что сказать. Слезы стояли в глазах и горле.

— Что?! — вознегодовал Швилпе. — Это КПСС во всем виновата! И в этом тоже!

Перст ткнул в сторону узников, которые, волнуясь, «неорганизованно», «не но ранжиру» показывали собеседникам архивные фотографии, вслух вспоминая (подумать только!) прошлое — всегда настоящий для них Саласпилс.

— Да как вы смеете, — бросилась к «комендантствовавшему» Лилия Михайловна Кузнецова. — Нашу деревню под Ленинградом немцы сожгли. На глазах отца дом жгли, мастера-плотника! Меня, малолетку, сюда, в Саласпилс, мать заставили дороги под ихние танки класть, деда с отцом в рабы, тоже в Латвию. Вот что такое фашизм! Да нас сожгли сегодня второй раз!

— Метроном саласпилсский отключили, — негодовала учительница из Стучкинского района Вершинина.

— Сердце наше отключили!

— Больше я вам ничего не скажу! — отрезал ведущий подходившим, но, не выдержав, высказался:

— Так ведь ничего никому не нужно! Что? Эта вон кучка стариков будет поднимать?!

За всех никогда спешить говорить не нужно. Как и навязывать всем свое «кредо».

Я делал пометки в блокнот — свою обычную работу. Еще несколько лет назад иные мои коллеги из так называемых «солидных» изданий писали репортажи о таких встречах до того, как они состоялись. Очевидно, потому-то такие издания никто до сих пор и не читает. А люди, бывшие узники, «вычисляли», узнавали меня, обступали, благодарили, спрашивали, теребили, плакали навзрыд.

Это ни в коей мере не самореклама. Это горькая констатация того, как люди изверились во всем — в лозунгах, клятвах, заверениях, обещаниях. Они, бывшие узники Саласпилса, в страшном положении «самих по себе».. Представителям власти они уже не верят, поскольку те заняты исключительно своей властью. Мое имя они прочитали в газете. Теперь свои надежды они связывают только с газетой.

Гигантская ноша ответственности. Язык не поворачивается ответить им, что газета — далеко не панацея и, к сожалению, не волшебный талисман. Да они и сами прекрасно понимают это.

— Поймите, — в который раз заклинают они меня (не меня, конечно, даже не газету, а свою пока еще теплющуюся надежду на справедливость), — ведь нам ничего не нужно, кроме правды!

Понимаю. Знаю. Буду работать.

С обширной площади перед мемориалом Саласпилс исчез единственный автобус, унеслись несколько нетерпеливых легковушек. Бензиновый чад был быстро вбит в бетон начавшимся дождем.

А цветы, прекрасные гвоздики и великолепные розы, в саласпилсском киоске остались нераспроданными. Их некому было покупать.

— Что же делается, а? — в очередной раз вздохнула продавщица. — Может быть, вы возьмете? — И, по-своему истолковав мое молчание, добавила: — Ну, себе домой. Ведь такие красивые!

Андрей МАЙДАНОВ,
спец. корр. «СМ».
Саласпилс — Рига