(Журнал «Смена» №7/1976) 

«Хочу прочитать в «Смене» о Якушеве, популярнейшем советском спортсмене. А еще лучше будет, если он напишет сам...» — так начиналось одно из писем, полученных нами недавно. Выполняя пожелание читателя из Риги, редакция обратилась к хоккеисту московского «Спартака» и сборной СССР Александру Якушеву с просьбой рассказать на страницах журнала о себе, поделиться планами на будущее, мыслями о том, что больше всего волнует его в нынешнем олимпийском году.

Так родилась новая рубрика «Смены»— «Чемпионы о себе». А вести ее дальше мы собираемся с помощью читателей — по вашим заявкам. Кого из выдающихся советских спортсменов вы хотели бы видеть в качестве авторов журнала? Спортсмен, на выступление которого мы получим наибольшее число заявок, будет выступать в следующий раз. Ждем ваших писем с пометкой на конверте: «Чемпионы о себе». 

Если бы все начать сначала... Эти слова не раз и не два в жизни произносит, наверное, каждый человек. И говорит себе, что если бы все началось сначала, а сам он был бы вооружен своим сегодняшним опытом, то, уж конечно, постарался бы стать умнее, смелее, дальновиднее, каких-то ошибок избежал бы, что-то в своем жизненном пути изменил. Только сначала — нельзя.

Ну, а если бы можно? Тогда я тоже многое повернул бы иначе. Но один свой шаг я повторил бы обязательно, что бы ни случилось и какой бы выбор мне ни предоставлялся. В положенный срок я снова переступил бы порог деревянного домика на Ширяевом поле в Сокольниках и снова спросил бы, здесь ли записывают желающих играть в футбол и хоккей в детской команде «Спартак». И потом я еще раз повторил бы себя, тогдашнего: когда пришла бы пора сделать окончательный выбор между футболом и хоккеем, я снова выбрал бы хоккей. Какие бы перспективы ни открывало передо мною будущее, я опять сделал бы хоккей делом своей жизни.

Видимо, я должен быть отнесен к категории людей счастливых. Потому что главное в нашей жизни — дело, которому ты служишь. И как бы ни везло тебе во всем остальном, если ты безразличен к делу, которому отдано все время и все мысли, если для тебя есть вещи поважней твоего дела и ты готов его на эти вещи променять, ты несчастный человек. Твоя жизнь пуста, в ней куда больше дней серых и унылых, чем радостных. Да и радости все больше вызваны поводами второстепенными.

Ну, а в чем же она, если можно так выразиться, суть счастья? В том, что ты на виду? Что тебя узнают в лицо на улице? Что хоккей позволяет тебе увидеть мир?

В этом тоже. Но я думаю не о славе, когда говорю, что выпал мне счастливый жребий. Есть для меня в хоккее нечто куда более ценное и не сравнимое ни с чем. Боюсь только, что в пересказе оно, это нечто, будет выглядеть слишком приблизительно. Его надо пережить самому, чтобы почувствовать и понять до конца.

Я жду его всегда и всегда надеюсь, что свидание состоится. А приходит оно всякий раз нежданно, и миг его начала неуловим. Я мчусь по льду, и шайба на кончике моей клюшки. И нет ничего, кроме игры. И сама она, игра, и ее ритм, и шайба, и мое тело покорны моей воле В этот миг я ощущаю себя не просто сильным, я всемогущ, неудержим, и нет для меня в мире ничего невозможного.

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно» — У каждого эти слова вызывают свои ассоциации, каждый живет ради своего мгновения. Я тоже. Оно уходит так же неожиданно и незаметно, как пришло. Но я знаю, оно возвратится снова. Только вот вопрос: неужто мне остается ждать, когда оно снизойдет ко мне с заоблачных высот? Хорошо, если бы так. Только я уже не мальчик и знаю: так не бывает.

«Озарение», «вдохновение», «счастье» — все эти романтические понятия покоятся на более чем прозаической основе и посещают лишь тех, кто прочно стоит на земле.

...Мы собираемся все вместе в начале июля. До первых игр далеко. Шайбы, клюшки, коньки, баулы с амуницией еще долго будут покоиться на складе. Мы на время забыли о хоккее. Пока мы штангисты, акробаты, бегуны, пловцы, баскетболисты. Мы меряем километры по газонам московских парков, таскаем «железо», делаем бесчисленные кульбиты на гимнастических матах. Потом, в душевой, сбрасываем с себя потяжелевшие от пота тренировочные костюмы и долго стоим под прохладными струями, снимая свинцовый груз усталости. Завтра все повторится снова, с той лишь разницей, что длиннее станет дистанция кросса, тяжелее штанга и прибавится число кульбитов.

Лето катится к зениту, солнце палит все сильнее. А мы уезжаем из Москвы в Алушту. Там пляж. Там разноцветная толпа отдыхающих. Там отовсюду выплескиваются на волю веселые мелодии, а стены пестрят афишами, приглашающими на экскурсии, концерты, на танцевальные вечера. По курортному городу разлита отнюдь не деловая атмосфера. И вот тут, у моря, мы проводим три недели. А самым старшим из нас едва перевалило за тридцать. И далеко не все женаты. И нас манит это черноморское великолепие...

Утром, еще до завтрака, мы бежим к морю. Нет, не в море, а к морю, вниз, с горы. А затем обратно, в гору. И выбираем подъемы покруче. И скачем вверх, пересчитывая сотни ступенек всех алуштинских лестниц. А когда солнце поднимется повыше, мы станем кидать в волны камни. Не ту плоскую гальку, что, пущенная умелой рукой, отскакивает от воды, оставляя за собой пенные фонтанчики, а самые настоящие валуны, тяжелые, неуклюжие, не желающие отрываться от земли.

Вся Алушта погрузится в послеобеденный сон, затем начнет прихорашиваться в предвкушении вечерних развлечений. А нас ждет футбольное поле или баскетбольная площадка, или очередной кросс. А когда танцы и ресторанное застолье достигнут апогея, мы уже будем видеть десятые сны: завтра ведь все повторится снова...

Каждый из нас любит хоккей, иначе он избрал бы себо какое-нибудь другое увлечение. Но не знаю, найдется ли в нашей среде человек, который любил бы эти летние занятия, эту бесконечную работу с тоннами равнодушного металла, эти бессчетные километры. после которых не чувствуешь под собой ног, эти прыжки по крутым и, кажется, нескончаемым лестницам?...

Можете поверить мне, человеку, который прожил в хоккее половину своей жизни и который знал немало неудач: если ты готов примириться со своими слабостями и простить их себе, тебе не стать настоящим спортсменом.

Сколько нас было, сверстников и погодков, начинавших почти одновременно в разных московских командах. Викулов, Полупанов, Еремин, Петров, Городецкий, Шадрин, Зимин, Мигунько, Гусев, Харламов, Деев, Смолин... Я называю далеко не всех, а лишь считавшихся бесспорно талантливыми, да и из них, наверное, забыл половину. Некоторые из этого списка сегодня известны всему миру, другие же... Понимаю: кому-то не повезло, кого-то подвело здоровье. А все-таки большинство не дотянуло до своего предела потому, что делило хоккейную работу на «черную» и «белую». Делать «черную», ту, о которой я рассказывал только что, им вечно было недосуг. Всегда ведь найдешь у себя недомогание, сердечный перебой, побаливающую старую травму. Так и тянет сказать себе: «На сегодня хватит, мне такие нагрузки вредны, а в хоккей я и так играть умею». И верно ведь — умеют. И играет год, два, три за счет таланта. И вдруг спад, который никто не может объяснить. На одну хорошую игру — три плохих. Поклонники таланта уже косо поглядывают на тренера «не

уберег», «не так использует», «не в ту тройку поставил». Кухни-то нашей, всей сложности и всех деталей хоккейной жизни почти никто ведь не знает. Знали бы — поняли бы, что начал человек, сам того не сознавая, потихоньку губить свое дарование.

Наша спортивная жизнь — это труд. Постоянный, круглогодичный. Дома мы, как солдаты на побывке. И мгновенные озарения во время игры — награда за труд.

Ни научные открытия, ни красивые костюмы, ни тяжелые зерна, ни совершенные детали машин — ничто не возникает случайно. И если я говорю довольно тривиальные вещи о подоплеке нашего, хоккейного, счастья, то лишь потому, что ученого, агронома, токаря, портного все видят в рабочих спецовках, в их повседневном, будничном труде, нас же только в дни праздников — на залитом прожекторами льду, в обрамлении рукоплещущих трибун. И жизнь наша со стороны выглядит цепью ярких событий игры, переезды, перелеты, манящие названия чужеземных городов. Но и там, за границей, наша жизнь регламентирована все том же жестким графиком — от подъема до отбоя, с обязательными двухразовыми тренировками, соблюдением режима сна и питания, с напряженным расписанием игр, в каждой из которых надо бороться только за победу, с необходимостью выигрывать время для учебников и конспектов, лежащих в каждой сумке рядышком с коньками и формой.

Только не надо нас жалеть. Жалейте лучше тех, кто сошел с пути досрочно. Нас еще ждут наши прекрасные мгновения. Им же больше не суждено встретиться со счастьем.

Если бы речь шла не о хоккее, а о каком-нибудь другом деле, можно было бы подвести черту всем моим рассуждениям давно известной, не нами придуманной формулой, мы сами — творцы своего счастья. По отношению к хоккею она тоже верна, но только отчасти.

На площадке никто из нас никогда не зависит лишь сам от себя, никто и никогда не бывает предоставлен сам себе. На льду против тебя — команда, два десятка спортсменов. И будь ты хоть семи пядей во лбу, в одиночку ничего не достигнешь. Твоя сила в сотрудничестве. Не только с теми, кто выходит на площадку вместе с тобой, в одном звене, но и со всеми остальными людьми, одетыми в форму твоего клуба.

На эту тему написано и сказано так много, что вроде и добавить больше нечего. Повторять других — занятие унылое и неблагодарное. Да и надо ли? Думаю, что надо. И вот почему. «Спортивная дружба», «хоккейное братство», «единомышленники» — громкие, звучные, кочующие из статьи в статью слова о преуспевающих командах не раскрывают характера наших взаимоотношений, больше того, затемняют их суть. Человеку стороннему сразу рисуется некая идиллия, что-то вроде пионерского отряда, где все пай-мальчики, делящие общие радости и беды, проводящие вместе досуг, совершающие коллективные походы в театр и на выставки.

Все это имеет мало общего с нашими подлинными взаимоотношениями. В команде собраны разные люди. И по возрасту и по интересам. У каждого вне хоккея собственный круг друзей, свои любимые развлечения, свои привычки, Ну, скажем, какая может быть дружба, в привычном понимании этого слова, между тридцатипятилетним отцом семейства Виктором Зингером и Володей Кучеренко, которому едва перевалило за двадцать?

В друзьях, с которыми я связан вне хоккея, для меня важно многое. Так ли они смотрят на жизнь, как я, или нет? Отзывчивы они или равнодушны? Умны или не очень? Узок или широк круг их интересов?

К своим товарищам по хоккею я подхожу с иными мерками. Все их житейские качества тоже, понятно, играют некоторую роль: всегда приятнее общаться с человеком, который тебе симпатичен. Но роль эта второстепенная. А главный и единственно важный критерий — это мастерство, отношение к игре, к команде, к общему делу.

Есть у нас в хоккее пример дружбы, который стал уже классическим, хрестоматийным Дружбы между Борисом Майоровым и Вячеславом Старшиновым. А ведь в жизни они друзьями не были. Во всяком случае, в зрелые годы. Люди-то они совсем разные. Майоров — вспыльчивый, готовый взорваться по любому пустяку, легко переходящий от одного настроения к другому. Старшигов — молчаливый, весь в себе, ворчливый, вечно что-то бурчащий под нос. И к успехам друг друга они относились с ревностью. А главное — оба из тех, кто может и должен быть в команде лидером. Но команда-то одна, а их двое. Бывало, они и ссорились не на шутку и подолгу не разговаривали друг с другом. Так что меня нисколько не удивило, когда они. закончив играть, и видеться перестали.

И все равно иначе, чем дружескими, их отношения на площадке не назовешь. Они выходили на поле и казались связанными невидимой нитью. Один другого чувствовал каждым нервом. Неравнодушные к славе, аплодисментам, рвущиеся во всем быть первыми, они охотно предоставляли друг другу право решающего броска по воротам, если это хоть на сотую долю процента увеличивало вероятность успеха команды. Настороженные в отношениях вне хоккея, Майоров и Старшинов безгранично доверяли друг другу на площадке. Потому что здесь все житейское оказывалось для них незначительным и второстепенным. Все заслоняла собой преданность делу, хоккею, «Спартаку». И в этом, единственном, они были полными единомышленниками.

Меня иногда спрашивают на кого из спортсменов я хотел бы походить? Такого идеала у меня нет. Не думаю, что человек должен кому-то подражать, лучше всегда и везде оставаться самим собой. Но в одном я завидую Старшинову и Майорову — их умению зажечь партнеров своей неистовостью. Уж очень нужны такие люди команде.

Но о зависти — это так, отступление. Я же веду речь о том, что такое дружба в нашем, хоккейном смысле этого слова. И о том, что она значит для личного успеха и для успеха всей команды. Думаю, и здесь мне выпал удачный жребий: я спартаковец.

Нашему клубу — будь то хоккей или футбол — обычно не хватает игроков первоклассных. Но от нас всегда ждут выдающихся достижений, и наши победы над сильнейшими противниками никогда и никого не удивляют. Считается, «Спартак» должен делать невозможное. Спросите у болельщика, почему он в этом так твердо уверен. Он ответит: потому что есть такие понятия, как спартаковский дух, спартаковский характер, которые восполняют и пробелы в технике и нехватку сил в минуты усталости.

А вы знаете, ведь он и в самом деле существует, этот спартаковский характер! У нас самые яркие «звезды» — обязательно и самые неутомимые, прямо-таки двужильные «чернорабочие». Так повелось еще с майоровско-старшиновских времен. И не приходит «звездам» в голову упрекнуть партнеров мы, мол, делаем больше вашего, больше забиваем, больше трудимся в защите. Потому что всем известно в команде каждый, независимо от возраста, положения, известности, делает максимум того, на что способен. Мне кажется, что дух команды сегодня наиболее полно олидетворяет наш вратарь Виктор Зингер. Сколько травм выпало на его долю — не счесть. И каких! Зингер ведь расставался уже с хоккеем — и здоровье и возраст требовали. И возвращался опять. Не потому, что поиграть хотелось. Ему говорили: плохо с вратарями, надо выручить. И он без лишних слов, не дожидаясь уговоров, снова занимает свое место в воротах. Человек, в жизни тихий и скромный, превращается на поле в беззаветного храбреца, презирающего опасность, боль, травмы.

На Зингера я могу положиться, как на самого себя. Так же, как на Володю Шадрина, и на Геннадия Крылова, и на Юрия Ляпкина, и на Валю Гуреева. и еще на многих. Так же, как полагались мы на Вячеслава Старшинова, который, если надо было команде, без тренировок, оставив дела, приезжал на матч и выходил на лед. Кажется, откуда силы у него брались играть от звонка до звонка? Думаю от спартаковского характера.

В этом сезоне «Спартак» играет лучше, чем в иные годы. И отношение к тренировкам и подбор игроков сказываются. Но, полагаю, есть еще обстоятельство, создающее у команды душевный подъем. Я имею в виду взаимоотношения спортсменов и тренеров. «Спартаку» нужен тренер, в котором тоже жил бы этот спартаковский дух, только преломленный специфически, так сказать, в тренерской интерпретации.

Опять-таки воспользуюсь «историческим» примером. «Спартак» в первый раз стал чемпионом в 1961 году. Руководил им Александр Никифорович Новокрещенов. Я-то знаю его как тренера больше по рассказам ветеранов. Был он, говорят, не самым эрудированным в вопросах методики и прочих специальных вещах. Но болел за дело и за каждого игрока страшно, счастье или несчастье команды были его счастьем или несчастьем. И шли он и команда всегда в ногу, понимали друг друга без слов.

Полной аналогии между ним и нашим теперешним тренером Николаем Ивановичем Карповым, понятно, нет. У Карпова и собственный опыт известного мастера, и высшее образование, и практика работы за рубежом. Но он напоминает мне его давнего предшественника своим отношением к делу, своей беззаветностью, своей преданностью команде и тем взаимопониманием с игроками, которым обладал Новокрещенов. Вот умеет он сделать так, что играть нам всегда хочется. Возможно, мы в этом году вновь станем чемпионами страны. Пишу так осторожно потому, что до окончания первенства осталось несколько туров и всякое может случиться, но независимо от конечного результата и команда и тренер могут быть довольны друг другом.

Команда — это два с половиной десятка хоккеистов, людей, как я уже говорил, во всем разных, начиная от возраста и кончая кругом интересов. Но перед хоккеем все мы равны. И, значит, дисциплина для всех обязательна. Сколько помню себя в хоккее, почти все тренеры — и в сборной и в «Спартаке» — в любой мелочи не делали между нами различия...

Нынешний наш тренер, кажется мне, сумел отыскать ту очень тонкую и трудноразличимую грань, которая отделяет мелочи от главного. Финиш прошлого сезона, когда для «Спартака» решалось многое, совпал у Вячеслава Старшинова с последними днями подготовки к защите диссертации. И вот мы приезжали на тренировки с нашей базы, из Серебряного бора, а он — из дому, от своего рабочего стола. И на игры тоже. По обычным нашим спортивным меркам случай из ряда вон выходящий. В другой команде сказали бы «Нельзя, пусть это и Старшинов: дурной пример заразителен». А у нас можно. И не потому, что Старшинов — имя, а потому, что всей жизнью своей в хоккее доказал, что на него можно положиться во всем и что общие интересы для него важнее всего.

И Виктор Зингер у нас имеет право, если считает нужным, пропустить тренировку или поработать на занятии меньше других. И Володе Шадрину, студенту Института нефтехимической и газовой промышленности. всегда пойдут навстречу, когда он скажет, что надо подогнать «хвосты». Это не выделение любимчиков. Каждый у нас знает, доверие надо заслужить, просто так, как аванс на будущее, оно не дается.

Труд, проданность делу, единство и взаимовыручка — вот слагаемые, из которых складывается «хоккейное счастье» игрока. Вероятно, они общие для всех. У меня же есть еще одно, личное. Оно, это слагаемое,— сильный противник. Только в таких играх ко мне приходит то самое озарение, о котором я рассказывал и которое наполняет мою жизнь в хоккее постоянным ожиданием счастья. У меня поднимается настроение, и я чувствую прилив сил, когда вижу, как на той стороне поля место занимает Валерий Васильев или Владимир Лутченко. Я готов сделать больше, чем могу, если надо, разорвать оборону ЦСКА и «выстрелить» по воротам, в которых стоит Владислав Третьяк. Я сознаю, что меня здесь ждет куда больше неудачных попыток, чем удачных. Но чего они стоят, все неудачи, рядом с одной-единствонной удачей!

Наверное, потому я всегда жду с волнением и нетерпением встреч с канадцами. Канадцы — противники не просто сильные. В игре они жестоки и беспощадны. И к себе и к сопернику. И, садясь на скамейку передохнуть после очередной смены, ты всем телом ощущаешь эту беспощадность — ее вещественные доказательства остаются на твоих боках, коленях, локтях. Но сидишь и ждешь не дождешься новой команды: «На лед!» И ведет тебя вперед жажда переломить ход борьбы, забить еще... И притом доказать и себе и всем, что ты не слабее, что ты их не боишься, что тебя не сломить и не вывести из равновесия.

На моем хоккейном веку не одна сотня матчей, и побед в них было больше, чем поражений. Любая победа приносит радость. Но никакая другая не приносила мне такого удовлетворения, как победа над канадцами, ни одна не наполняла такой гордостью за нас, за наш хоккей, за нашу команду.

...Да, у меня за спиной не одна сотня матчей. Это много. Что поделаешь, они уже где-то здесь, почти рядом, они уже стучатся в мою дверь — тридцать лет...

В спорте тридцатилетие — вроде шестидесятилетия в обычной жизни, тебя награждают, выделяют, при любом случае хвалят. А за всем этим молчаливый намек: не пора ли и честь знать? И пусть сам ты не ощущаешь груза лет, пусть знаешь, что еще долго будешь способен на многое, сознание, что ты подошел к некоей незримой грани, не покидает тебя. Стоит тебе ее преступить, и ты каждый день, каждый час должен доказывать свое право на место по ту сторону бортика хоккейного поля, где лед и шайба, где идет игра.

Надо доказывать. Делом. Потому что в спорте словам не верят. И ты никому не объяснишь, что чувствуешь себя в расцвете сил, что именно сейчас знаешь и умеешь столько, сколько не знал и не умел никогда, что только сейчас достиг пика, с которого видно то, что открывает человеку зрелость. Не верят в спорте словам и не прощают слабостей. По крайней мере тридцатилетним. Тридцатилетний обязан быть сильным всегда, на каждой тренировке, в каждом матче.

Чем ближе рубеж, тем чаще задаю себе вопрос: готов ли к борьбе? Сумею ли выстоять? И отвечаю, как, наверное, каждый из нас: постараюсь. Потому что не представляю, как это так — не выходить на лед, не сражаться за победу, не сталкиваться лицом к лщу с сильным противником. Не представляю, как жить без ожидания этих счастливых минут озарения.

Но, как бы там ни было, хоккейный век короток. Впереди у меня меньше игр, чем осталось позади. Что же делать потом? Себе я уже ответил: с хоккеем не расстанусь. Хотя понимаю: специальности тренера и игрока — совсем разные. Выйдет ли из меня тренер? Сумею ли, став тренером, быть таким же нужным «Спартаку» человеком, каким я, надеюсь, был, как игрок? Институтский диплом не дает тут ни малейших гарантий. Слишком богата история спорта вообще и хоккея в частности примерами, когда даже выдающиеся игроки терпели поражения как тренеры.

Так откуда же тогда моя категоричность? Невозможно оставить дело жизни — вот откуда. И опыт сотен из нас это подтверждает (тех же братьев Майоровых и Старшинова —дипломированных инженеров. Владимира Юрзинова — выпускника факультета журналистики МГУ). Одни ни на день так и не расстались с хоккеем, другие попробовали — не получилось. Вернулись. Да и не могли не вернуться. Я бы даже сказал так: обязаны были вернуться. Ведь самое-то полное и самое высшее образование у них все равно хоккейное. И знаний у них здесь накоплено столько, сколько ни в какой иной области им уже не накопить. И разве это правильно, чтобы такой багаж пропадал без дела, когда он хоккею необходим, как воздух?

Конечно, прекрасно, если есть у тебя педагогическим талант. Но талант — прежде всего труд. И пусть я не стану, скажем. Чернышевым, Тарасовым или Кулагиным. Но и бесполезным, лишним человеком в хоккее не буду. А раз так — значит, мое место здесь. Навсегда.