(Газета "Известия" 23.09.1985)

Жанна Бичевская не нуждается в многословном представлении. Имя своеобразной исполнительницы и собирательницы старинных русских народных песен и городских романсов заслуженной артистки РСФСР известно любителям искусстве у нас в стране и за рубежом.

Мы встретились с артисткой у нее дома после концерта. Так получилось, что только на этом концерте я «вживую» услышал ее впервые, хотя раньше, конечно, был знаком с голосом и репертуаром певицы по радио и телепередачам. И еще по одной знаменательной пластинке...

О ней стоит рассказать.

Мое приобщение к творчеству Жанны Бичевской произошло весьма курьезно. Соседи за стенкой несколько лет назад купили пластинку с записями ее романсов и «крутили» диск по многу раз в день. Слышимость — благодарение слабой звукоизоляции! — была отличная, но поначалу я как-то не особенно обращал на это внимание. Потом соседи, видимо, куда-то уехали, и вот тут-то я почувствовал, что жду этот голос, гитару, музыку, хотя в ней не было ничего того, что принято называть «навязчивым мотивом». Ничего внешне броского, ни в самих мелодиях, ни в словах, ни в манере исполнения. Магия исходит откуда-то из глубины и не сразу. Ведь русские народные песни и романсы в пении Ж. Бичевской не взламывают слушательское внимание, не пробивают в нем бреши бешеным ритмом, а проникают исподволь, невидимыми лучами, как обаяние...

Немного странно было видеть артистку без неизменной концертной ленточки, опоясывающей лоб, и, конечно, без гитары. Первый вопрос:

— Мне известно, что вы хотели быть балериной, потом врачом... Значит, то, что оказалось вашим подлинным призванием, появилось не вдруг, а...

— Призвание есть в человеке, но он его до поры до времени сам не сознает — разве так не бывает? Призвание живет, но оно блуждает сложными путями, зреет, оформляется, ждет своего часа...

— Говорят, не только исполнитель выбирает песню, но и песня выбирает исполнителя.

— Это правда. Вы, были на концерте, слышали, как зал просил спеть «Черного ворона». Но знаете, сколько лет эта песня ко мне не шла! Не шла, и все. Видно, тогда это сокровище было еще не по мне, молода была, не готова. Она словно ждала, когда я созрею. Не шла, но и не уходила. Вы меня понимаете? О, как она меня помучила! Живет во мне, но не может выйти. Созревание песни, вообще творческого акта во многом, я думаю, биологический процесс. Вся ты живешь этим, умом, телом, душой, подсознанием, а она не рождается, и вдруг! Этот миг может наступить в гостях, во сне, когда моешь дома полы, когда сидишь в аэропорту. Это ни с чем не сравнимая радость. Счастье. Это вариант материнства. А потом наступает страшный момент. Состояние опустошения. И страх: а вдруг я больше ничего не создам? Впрочем, что ж мы все обо мне. Хотелось бы сказать о том, что наболело, что важно не для меня одной.

— Что же наболело?

— Ну, например, положение в нашем эстрадном деле. То, что наше искусство ориентировано в основном на молодежь, — естественно и правильно. Но что же предлагает молодежи эстрада?! Увы, нередко это потакание самым невзыскательным вкусам. Сейчас с технической точки зрения все научились хорошо играть и петь. Аппаратура, аранжировка, свет, костюмы... А что за этим? Зачастую только ритм и орание. Но вслушайтесь, что и о чем поют иные? Это же расцвеченная в яркие наряды... вглядитесь — это же лицо бездуховности. А ведь текст — это прежде всего мысль. Слово «любовь», поминаемое тысячи раз, деградировало в песенках до уровня пародии, профанации. Но разве это нужно молодежи? Молодежи нужен новый язык для выражения вечных идей. Форма подчиняется законам времени. А содержание? Увы, нередко эстрада предлагает только форму для развлечения, она только развлекает, забывая о том, что искусство должно и духовно развивать, потрясать не только орган слуха, но и орган мышления.

— Но, может быть, для этого лучше приспособлены другие, более масштабные, что ли, виды творчества, например литература?

— В корне не согласна! Серьезная проблематика, накал высокого гуманного чувства могут быть свойственны и эстрадной миниатюре, дело не в жанрах и не в размерах. Тот же «Черный ворон» или «Сон Стеньки Разина» — разве они в своем качестве уступают по художественным результатам произведениям больших форм? Нет! И это, заметьте, оценила молодежь. Молодежь, а точнее сказать, молодые организмы всегда очень остро чувствуют фальшь.

— На вашем концерте в зале в основном молодежь, а вы поете фольклор, а не шлягеры.

— Я уже 15 лет на профессиональной эстраде, можно сказать, полжизни положила, чтобы приблизить настоящий фольклор к молодежной аудитории...

— Вы сказали — настоящий фольклор. Есть «не настоящий»?

— Не настоящим его может сделать исполнение «на потребу», когда культивируются не подлинные ценности народной песни, а ее облегченный, адаптированный и своего рода экспортный вариант. Причем тут заключен парадокс. Полагают, что за рубежом котируется не весь фольклор, а какая-то его шлягерная разновидность — ложки-плошки, громогласные вскрики, якобы искрометная, «очертя голову», разудалость. Что-то глубокое, серьезное, грустное считается «не модным». Но самое интересное в том, кто так считает? Ценители русского фольклора на Западе как раз так не считают, они ценят глубину чувства, философичность русских песен.

— Мне вспомнилось высказывание одного немецкого философа прошлого века... Он сказал со свойственной ему экспрессией, что «отдал бы все блага Запада за русскую манеру печалиться».

— Вот видите! А мне на телевидении говорят: «Запишемся, Жанна, но только что-нибудь веселенькое». Есть в нашем фольклоре и разудалое, и веселое, но это не все, без другой «половины» эта правда делается как бы полуправдой. Есть, знаете, на линиях «Интуриста» такие аэрофлотовские пакетики с солью, перцем, маслом, кофе... Удобно, герметично, стерильно. Но когда весь живой многоликий фольклор пытаются втиснуть лишь в какой-то дозированный и стерилизованный интуристский пакетик,— это, извините, вещь неподобающая. У нас есть настоящий фольклор, его нужно только трансформировать в современном стиле, при этом — тут весь секрет — оставаясь верной духу, глубинной природе первоисточника.

— Как говорит ваша наставница Ирма Яунзем, «я не фотографирую песню...»

— Именно. Но песня для меня не повод для самоутверждения. Скорей, я для нее средство самовыражения.

— Судя по всему, вам ведомы опасности и соблазны на путях собирательства и, главное, интерпретации старинных народных песен, напевок... В ваших руках, можно сказать, беззащитные сокровища. В повести Владимира Маканина «Где сходилось небо с холмами» изображен композитор, который высасывал из трепещущих народных мотивов сон их души, живой, недовершенной в собственной глубине и стихийности, и, таким образом, обработкой, именно своей мастеровитостью умерщвлял их...

— Да, я читала эту повесть и прекрасно понимаю, о каких опасностях идет речь. Но тут на страже должны стоять не только вкус, чутье, но и, если хотите, нравственное чувство, порядочность. Понимание того, с чем имеешь дело, к чему прикасаешься.

— Простите, если мой вопрос покажется вам бестактным. Но вас никогда не подмывало включить в свои концерты песни из обычного эстрадного репертуара?

— Не подумайте, что я считаю, что нет прекрасных эстрадных песен и прекрасных композиторов легкого жанра. Но для меня это «включение» было бы не просто сменой репертуара, а сменой профессии.

— К тому же внутри самого фольклорного жанра такой диапазон... Признак великого культурного богатства, когда в самих народных песнях и романсах заключено столько внутренних возможностей для разночтения или, вернее сказать, для разнопения.

— Да. Но посмотрите, что иногда происходит с этим богатством. У десятков исполнителей народных песен в репертуаре одни и те же 10—15 всем известных песен, они кочуют из концерта в концерт. Из передачи в передачу. И исполняются они, как правило, в стереотипной манере «под» фольклор. На песни надо смотреть шире. Как на саму жизнь. Горжусь, что две трети своего репертуара отыскала сама в экспедициях по русскому Северу, Карелии, по Уралу, по Дальнему Востоку. Поэтому естественно, что многих «моих» народных песен ни у кого больше в репертуаре нет.

— А доводилось вам выступать в селах перед теми, кому вы как бы возвращали взятые у них песни уже в обработанном виде? Что они говорят?

— Доводилось. Разное говорят. (Смеется). Как правило, одобряют. Вот письмо недавно пришло. Молодой человек передает мнение своей бабушки, ей 90 лет: «Пусть она поет не по-нашенски, но зато все песни до конца знает». Очень мне это письмо нравится.

— Я где-то слышал, что неискаженный вариант песни «Шумел камыш» вам напела Лидия Андреевна Русланова незадолго до своей смерти.

— Да, в 1972 году мы выступали в одном концерте. После концерта мне сказали, что Русланова хочет, чтобы я к ней зашла в номер. Под конец Лидия Андреевна мне сказала, что напоет прекрасную песню XVIII века, ее Пушкин любил, называется «Шумел камыш». Эту песню, говорит, опорочили тем, что якобы ее в загуле поют. А ты верни людям эту песню. Не знаю, говорит, только последнего куплета, но ты такая, я слышала, «искательница», найдешь.

— Нашли?

— Нашла.

— И как же звучит этот последний куплет? (Здесь моя собеседница внезапно затруднилась, закрыла глаза, бормоча какие-то слова...)

— Нет, я так не могу — последний куплет. Я не могу вынуть. Мне надо всю песню про себя спеть, с самого начала, в образе, по кусочкам не получается... Да-а. Я много раз хотела записать эту изумительную печальную песню на телевидении. И меня записывали даже для «Огонька». Но не дают. Говорят — мол, песня вызывает определенные ассоциации, нельзя, нас неправильно поймут... А кто неправильно поймет? Вы дайте — и правильно люди поймут. Кто-то опорочил песню, такая слава' за ней пошла... А в чем она виновата? Иногда судьба народной песни в течение жизни одного поколения может зависеть от субъективного решения одного человека — мыслимо ли это? Я давно считаю, что для спорных случаев, вообще для выявления и поддержания молодых дарований надо создать какой-то общесоюзный худсовет из авторитетнейших людей, не заинтересованных ни в чем, кроме судеб искусства. Чтобы не было так: один человек может создать или погасить звезду. Раньше были меценаты. Теперь их нет...

— Почему? Говорят, у футбольных команд еще остались...

— Ну вот. Хорошо бы, чтобы истинно талантливые молодые люди во всех сферах искусства получали поддержку. Тридцать лет назад мы поразили мир «Березкой», ансамблем Игоря Моисеева, хором Пятницкого... Прошли десятилетия. Где новые имена, величины? Есть уникальная, я считаю, фольклорная группа Дмитрия Покровского. Таланты рождаются, они не могут не рождаться. Но талант может получить дорогу или не получить. Если мы будем выявлять и поощрять таланты, мы не только будем приумножать свою культуру, но и наш отечественный престиж в глазах всего человечества. Как член комитета «Деятели культуры — за безопасность и сотрудничество в Европе», я участвую в гала-концертах и знаю, как любят в мире наш фольклор. А теперь позвольте мне задать вам вопрос, или это привилегия только интервьюеров?

— Пожалуйста.

— Вы были на концерте. Что вам больше всего понравилось и что — нет?

— «Матушка», я давно люблю эту песню в вашем исполнении. Да, я знаю, что ее пела Пушкину цыганка Таня в доме Нащокина. Дивная песня. Удивительное чувство рождается при мысли, что вот эти самые звуки омывали Пушкина, что он сидел, внимая их потоку так же, как мы все в зале сидим, слушая те же самые звуки... Это внушает жутко-достоверное чувство причастности к поэту, странную мысль, что стихия мелодии, музыки воскрешает чувства и личности, которых уже давно нет... Мысль, что время управляемо музыкой...

— А что не понравилось?

— Одно только замечание. Для меня песня «Миленький ты мой» всегда была, я бы сказал, классическим символом какой-то смиренной печали, безысходности в любви... «Возьми меня с собой... буду тебе чужой...» Какая готовность на все, самопожертвование! А вы финал спели, как мне показалось, с какой-то неуместной бравадой... Зачем? Эта песня естественна и прекрасна в своем изначально печальном бытии...

— Пусть. А я никогда не буду петь так, чтобы женщина в песне была унижена, никогда! Я не могу оставить женщину без надежды.

— Вот вы говорили, что вкладываете всю себя в песню, в романс... А можно спросить, что вы, как личность, получили от своих песен? Перелилось ли в вас что-то из них? — вот мой вопрос. Об обратной связи.

— Да, обратная связь, конечно же, есть, не может не быть. Возможно, без моих песен я была бы менее максималисткой, чем я есть сейчас. Песни — это не просто мой репертуар, работа, а моя биография, суть. Они часть моего существа. Это больше, чем профессия. С ними я ничего не боюсь. У меня их никто не отнимет. Знаете, как ребенок ,— он всегда в темноте идет на свет. Ведет этот огонек. Я — ведомая. Мои песни знают, что я могу ошибиться, но я никогда не сфальшивлю. Перед лицом истины я чиста. Поэтому я не боюсь даже провала. За ними я, как за каменной стеной. Я нашла свой путь, и я счастлива.

Беседу вел Л. Васинский.