(Газета "Советская молодежь" (31.01.1990))

9 ЯНВАРЯ 1905 ГОДА солдаты 144-го пехотного волка начали стрелять в шедший к Зимнему Дворцу с хоругвями и иконами, снявши шапки народ. Сперва правильными залпами, потом кто как успевал перезаряжать. Затем в людей, топча и подминая, врезались казаки. И почти сразу свинчатые нагайки сменили до одури полосовавшие головы и тела шашки.

Кровавое воскресенье в Петербурге. Не ставлю это сочетание в условленные исторической литературой кавычки, потому что оно было таким. Начало первой русской революции.

В этом году ей исполняется 85 лет. Но этот очерк посвящен не описанию жестоких баррикадных боев, хронике борьбы революционеров с всесильной охранкой, сверхгероизму людей вроде Камо.

А человеку, фамилия которого упомянута уже в третьем томе Полного собрания сочинения Владимира Ильича Ленина. О котором в письме к Ольге Форш Максим Горький написал: «Хороший друг мой, искренний революционер». О котором даже после его смерти легенда настойчиво утверждала, что он жив.

Текстильный фабрикант номер один Российской империи, владелец состояния, перед которым конфетным фантиком кажутся все мишурные богатства «Тысячи и одной ночи», мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов.

10 января 1989 года в «Советской молодежи» было опубликовано интервью, которое впервые в советской прессе дал автору этих строк Старообрядческий Митрополит Московский и всея Руси, Высокопреосвященнейший Алимпий, где шла речь и о фамильном склепе семьи Морозовых на старообрядческом Рогожском кладбище. А вскоре пришло письмо-отклик от ныне здравствующего потомка — Владимира Константиновича Морозова.

Не буду забегать вперед — беседа с ним (и снова впервые в советской прессе) на жгучие и больные темы сегодняшнего дня завершит этот материал.

Но, всматриваясь пристальнее в события конца прошлого — начала нашего века, я все чаще ловил себя на том, что в судьбе Морозовых, как в рефлектирующем зеркале, отразилась судьба революции и судьба страны, в которой она произошла. Без гиперболизации, но и без недомолвок. Строго, драматично и точно. Глаза часто сами искали дату высказываний и емких слов, настолько до боли остро ассоциируются они с нашим временем сегодня. Впрочем, только ли ассоциируются?

ДРЕВО

В ЛЮБОМ ДЕЛЕ отправной точкой всегда служит исходная информация. Морозовы. Память выталкивает на поверхность Ефима Копеляна, колоритно сыгравшего Савву Морозова в кинофильме «Николай Бауман», «Боярыню Морозову» кисти Василия Сурикова, филигранно-роскошный особняк с башнями одного из семейства Морозовых на Воздвиженке — ныне Калининском проспекте Москвы, ну и, конечно, знаменитую морозовскую ставку, которую при всей своей скудости не миновал школьшкольный учебник истории.

Все верно. Потому что Савва Морозов — это отнюдь не сторонние связи с большевиками, исторические корни, уходящие в каноны древлеправославной - старообрядческой церкви, многолетнее меценатство и взрывные по силе социальные бури.

НУ, А НАЧАЛОСЬ ВСЕ с Саввы Васильевича Морозова, родившегося в 1770 году, когда русский флот наголову разгромил и сжег турецкий в Чесменском сражении, честно заработав вторую белую полоску на матросские гюйсы и прославив век екатерининско-потемнинский. В том бою принимал участие офицер российского флота Ганнибал, через несколько лет казак Емельян Пугачев потрясет империю четвертой после Болотникова, Разина, Булавина и самой мощной крестьянской войной. Только все эти зарницы истории минуют крепостного холопа Савву Морозова Васильева сына.

Будет он обыкновеннейшим пастухом, каких тысячи, потом испытает себя в извозе, наймется ткачом на фабрику Кононова. Хотя был Савва Васильевич до последнего дня своей 92-летней жизни безграмотен, но предприимчивости и делового напора невероятных. Когда исполнилось всего 27, завел собственное шелкоткацкое предприятие в селе Зуево Богородского уезда Московской губернии (теперь это Орехово-Зуево), а в 1820 году, при Александре Павловиче, который хоть и вступил в Париж, но Пушкина ссылал и русский народ освобождать нисколько не собирался, разбогател Морозов настолько, что разом выкупился на волю вместе с четырьмя сыновьями. По-европейски сказали бы — клан.

Да так оно и было. И не случайно Ленин, скрупулезно изучивший при создании своего «Развития капитализма в России» свыше 600 источников, заострит внимание на том, что «в 1890 году на 4 фабриках, принадлежащих его (Морозова) потомкам, было занято 39 тысяч рабочих, производящих изделий на 35 млн. рублей». А в 1913—1914 годах морозовские мануфактуры уже привязали к себе 54 тысячи рабочих и давали ежегодной продукции более чем на 100 миллионов рублей.

Жизнь в быстро растущем Никольском (Орехово-Зуеве) у, как выражался приказный слой, «фабры» была не пряничной.

Только за 1882-—1884 годы пять раз снижалась зарплата, штрафы пожирали до 50 процентов заработка. Гнев клокотал и грозил вырваться все сметающим выступлением-восстанием. И далеко не маленьким — только на одной Никольской мануфактуре работало 11 тысяч ткачей. Рабочие Моисеенко, Волков и Иванов возглавили организованную стачку, начавшуюся 7 января 1885 года. И столь велико было человеческое унижение, что всех эмоций сдержать не удалось — начался погром конторы, квартиры мастера Шорина, апартаментов директора.

ГУБЕРНАТОР, только и ждавший нечто подобное (и не исключено, провоцировавший события — для этого имелась платная служба), бросил на ткачей два армейских батальона. Волков передал лично губернатору «ТРЕБОВАНИЕ ПО ОБЩЕМУ СОГЛАСИЮ РАБОЧИХ», и в них последний с ужасом увидел, что требования предъявлены не только хозяину, но и правительству. Все каратели всегда действуют одинаково. Немедленно арестовали стачечников-активистов вместе с Волковым. И тут генерал понял, что жажда справедливости не боится даже штыков. Рабочие силой отбили товарищей. Начались общие стычки с войсками.

Результатом стали арест более 600 стачечников, с натугой удавшееся только 17 января подавление стачки и скандал в международной прессе. Но самое поразительное было впереди — суд присяжных, несмотря на резкое выступление Тимофея Морозова и заранее известный настрой властей, оправдал подсудимых забастовщиков.

Ленин писал: «Эта громадная стачка произвела очень сильное впечатление на правительство, которое увидало, что рабочие, когда они действуют вместе, представляют опасную силу, особенно когда масса совместно действующих рабочих выставляет прямо свои требования».

Тимофей Саввич Морозов не знал этой ленинской оценки. Могущественный председатель Московского биржевого комитета, Купеческого банка, член правления Курской железной дороги и пр., пр., пр. приобрел несмываемое пятно на свою репутацию хозяина. Правление фирмы колебалось недолго — Тимофей Саввич, раздраженный и обозленный, после трех десятков лет директорства навсегда покинул свой хозяйский кабинет, унесясь на рысаках в свое же имение Усады. Думать и наблюдать.

В принципе, чрезвычайного уж повода для беспокойства почтенного старообрядца не было. В его кресло сел не пришлый наймит-менеджер. А родной сын.

Савва Тимофеевич Морозов.

Настораживала отца его молодость — 24 года, для истинного хозяина ценз малосолидный. Но как бы там ни было, ничто ни на месяц не поколебало пестовавшейся преемственности.

Итак, «Товарищество Никольской мануфактуры Саввы Морозова, сынъ и К°». На вывеске фирмы блистает золотом четырехглавый орел. Ну-ка, кто против?

Андрей МАЙДАНОВ.

(Продолжение следует)

НА СНИМКАХ:

* Торговый фирменный знак «Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова, сынъ и К°». Надпись вверху не только реклама — даже спустя 90 лет ткани не утратили четкости и яркости рисунка.

* Москва. Морозовский особняк на Воздвиженке. Архитектор — В. Мазырин. 1894— 1899 гг. (Сейчас — Дом Обществ дружбы с зарубежными странами на Калининском проспекте).