(Газета "Советская молодежь" (17.03.1990))

(Окончание. Начало в №№ 49,50.)

Это был КУК прерывистый, каждую минуту остановка, замер давления, пульс, нет ли склонности к потливости. Через неделю КУК непрерывный — вращение в сторону десять минут, наклоны заменяются качанием головой. Все, кто прошел его раньше, оценивают испытание по-разному: для кого оно легче, для кого сложней. Продолжаю каждый вечер тренироваться, по десять минут кружась перед сном. И вот я снова в кресле. И в этот раз я в него влюбился, как когда-то в детстве — в качели; ощущения совершенно идентичные...

...НА ВЫСОТЕ пять тысяч метров стало очень холодно. По переговорному устройству сообщаю об этом врачам, чьи глаза пристально следят из-за иллюминаторов барокамеры. Стало теплей, пытаюсь понять, что раздражало при «наборе» высоты со скоростью 25 метров в секунду: да, только резкий, неприятный звук, издаваемый клапанами при откачке воздуха. Тридцать минут на высоте для моего организма проходят бесследно, даже давление не изменилось, хотя некоторая сонливость и ощущается. Теперь спуск. Слежу за стрелкой высотомера, скорость «падения» 45 метров в секунду. Приходится часто сглатывать слюну. И только позже из репортажа Светланы Омельченко в «Воздушном транспорте» узнаю о тех опасностях, которые подстерегали и меня за толстыми стенами барокамеры. Оказывается, в этом на первый взгляд безобидном отсеке человек может очутиться в предынфарктном состоянии, или кричать от боли с пульсом в 200 ударов в минуту, или потерять сознание при сравнивании нижнего и верхнего уровней артериального давления, или оглохнуть от полученной баротравмы...

...И ОПЯТЬ мне рассказывают о самом себе, рассказывают люди, которые поговорили со мной всего два часа, которым я заполнил всего несколько тестов, правда, один — на 566 вопросов! Алла Леонидовна Наринская дает оценку состояния, способностей памяти, действий в условиях дефицита времени по девятибалльной системе. Начиная с шестибалльного уровня способности оцениваются как отличные. Тесты действительно сложные, часто даже раздражающие, но семь с половиной баллов я все же отвоевал. Жду беседы с заведующим лабораторией психологического отбора и подготовки космонавтов Михаилом Алексеевичем Новиковым. Человек-рентген — так бы я его назвал: от него не упрячешь своих чувств, он способен «завести» в разговоре самого выдержанного, а потому, как реагирует на «раздражитель» испытуемый, судить можно о многом.

И вот Ирина Русакова, также участник психологического «бурения души», резюмирует выводы «коварной тройки»: «Для подготовки вы пригодны, но придется с вами поработать, действия ваши порой опережают мысли, но затем вы принимаете верные решения и легко выходите из сложных ситуаций... То есть, например, сначала врежете кому-нибудь в челюсть, а потом подумаете, стоило ли так сразу...».

Ирина Борисовна еще долго говорила мне «комплименты», заявив в конце концов, что я асоциален, «если б в детстве вы попали в неблагоприятную среду, вы плохо бы кончили». Затем оказалось, что каждому из испытуемых-журналистов был вынесен подобный приговор, то есть все журналисты асоциальны, антиобщественны в своей, природе, в глубине души. Что ж, интересные ассоциации — журналист и преступник. Хотя, наверное, правы психологи в выводах, может ли вообще журналист быть социальным типом? Особенно в асоциальном государстве...

— ...ПЛОЩАДКА, две минуты, — слышу я голос из микрофона. Меня вдавило в кресло центрифуги — массивного бронированного молота с противовесом, с внушительным гулом вращающегося в огромном зале. Но вращения я не ощущаю, меня только вдавливает и вдавливает в кресло. Хотя секунд через тридцать я уже адаптируюсь и даже расслабляюсь, вопреки установке держать тело в постоянном напряжении. Внимательно слежу за специальной панелью, на которой на мгновение загораются красные лампочки, — их надо моментально погасить, нажав большим пальцем на кнопку сжатой в кулаке рукоятки со «стоп-рычажком». Самое главное — не разжать пальцы, иначе сработает механизм «аварийной», моментальной остановки центрифуги. Но центрифуга может остановиться и без моего желания, это в том случае, если хоть один из показателей (а тело все облеплено датчиками) отклонится от нормы. Но все проходит нормально, вращение замедляется, меня останавливают и «откупоривают» для кратковременного отдыха. Медперсонал начинает объяснять, как себя вести на следующем этапе при перегрузках 8 «ж», то есть когда вес тела будет превышать в восемь раз истинный. При штатном взлете и посадке космического корабля ускорение не превышает 3—4 единиц, это я испытал только что. Но должен быть запас прочности. И вот вновь разгон, теперь изо всех сил я упираюсь ногами в специальную подставку, чтобы напрячь мышцы, но при подходе к высшей точке ускорения меня настолько вдавливает в кресло, что ноги мои теряют упор. Теперь сопротивляться перегрузке сложнее. «Площадка, сорок секунд», — предупреждает голос. Не могу понять — дышу я еще или нет, на моей груди — плита. Я знаю, что на мониторе следят за моим лицом — какой же это страшный портрет! — я чувствую, как вытягивается и расплющивается моя голова! Внимательно смотрю за огоньками и нажимаю кнопку. О том, чтобы случайно разжать пальцы (тогда центрифуга остановится, а второй попытки не бывает), теперь нет и речи, на восьми «ж» захочешь — не разожмешь кулак! Но... вот и все, долгожданное замедление. Говорят, при нештатном спуске с орбиты перегрузки могут превышать и 12 и 20 «ж». Представить себе этого я не могу. Центрифуга остановилась резко. Еще минут пять уходит на запись фона, отсоединение от кресла, отдых. Теперь пытаюсь встать и выйти из кабины; оказывается, что без чужой помощи это небезопасно, немного покачивает.

После переодевания, короткого, но обязательного чаепития и заполнения карты личных ощущений небольшая беседа с заведующей отделением доктором медицинских наук, профессором ИМБП Котовской Адилей Равчатовной; тридцать лет она работает у центрифуги, готовила к полету Юрия Гагарина. Говорю об этом потому, что такая судьба для сотрудников Института медбиопроблем типична: люди душой прирастают к этой работе...

..ПОЧЕМУ-ТО о том, что; кого-то из нас «зарубили», мы узнавали только тогда, когда коллега выходил в холл с вещами и прощался. То есть сутки он скрывал от нас решение врачей. Почему? Какие это переживания? Вряд ли их можно понять головой, каждый переживает трагедию по-своему. И это было, наверное, самым сложным испытанием, самой ответственной пробой! — не испытать зависти (или злобы) к тем, кому пока везет. И этот экзамен с честью выдержали все. Ярослав Голованов, для которого прощание с «детским садом» являлось даже большим, чем прощание с мечтой, уходил со свойственным ему веселым шумом, крепко пожав всем руку...

В ЭТО ТРУДНО ПОВЕРИТЬ!

Нет, скорее в это поверить невозможно: заведующий отделением по отбору космонавтов ИМБП доктор медицинских наук Юрий Иванович Воронков от имени Врачебно-экспертной комиссии поздравляет с успешным завершением стационарного обследования. Не знаю, какое выражение лица у меня было, я старался сдержать беспредельную радость и, наверное, от этого казался глупым. Последнее, что глубоко врезалось в память, — это глаза нашего ведущего терапевта Ларисы Михайловны Филатовой и хирурга Олега Алексеевича Смирнова, глаза, полные искренней радости за успех «своих испытателей». (За недели, проведенные в стационарном отделении, мы так и не разобрались, кто сильнее переживал наши удачи и провалы — мы или врачи)...

БУДЕТ ЛИ СТАРТ?

Этого сегодня не знает, пожалуй, и господь Бог. Администрация Главкосмоса совсем не в восторге от такой перспективы, очевидно, так еще и не осознав, что сулит этот полет и им, а главное — космонавтике.

Отказ как-то надо обосновать, и начали вестись разговоры о невозможности подготовки журналиста в оставшиеся четыре месяца к полету в космос. Заговорили о взаимозаменяемости членов экипажа, об освоении сложнейшей техники; правда, при первой же проверке этих посылок выяснилось, что для третьего члена экипажа — пассажира, а журналист является именно им, эти условия не обязательны; журналист не собирается вырывать из рук пилота штурвал, для журналиста полет — обычная командировка, только на орбиту Земли.

В один из последних дней пребывания в ИМБП мы посетили Звездный. Встреча с Александром Викторенко и Александром Серебровым, всего неделю как вернувшимися с космической вахты, даже если бы мы захотели, никогда не состоялась бы в этот день. Просто мы случайно пересеклись в поликлинике, куда прибыли на последние пробы. Как ни старались оградить от нас космонавтов сопровождавшие их офицеры, победило упорство журналистов. Один из вопросов касался личного отношения космонавтов к предполагаемому полету, и вот ответ: «Бояться экипажу за жизнь журналиста на орбите нечего: свойство характера человека — не быть обузой. Никуда не лезь, спрашивай, делай свое дело, и все будет нормально! А подготовиться за три месяца можно. Афганского же космонавта как-то научили!».

Так почему же не хотят в Главкосмосе этого полета: может, боятся, что с приходом журналиста в космонавтику придут сначала гласность, а затем нежелательные кому-то перемены?.. Но да Бог с ними, с сопротивляющимися. Сегодня больше хочется верить в полет, в победу здравого смысла у тех, от кого этот полет зависит. А еще хочется верить в то, что у возвратившегося с орбиты журналиста будет нескрываемо светиться счастье на лице и в глазах, и он будет так же прост и доступен — именно такими нам показались в Звездном Александры Серебров и Викторенко — земными.

Павел МУХОРТОВ.

НА СНИМКЕ: Доктор наук Эдуард Иванович Мацнев и Андрей Тарасов, специальный корреспондент «Правды»..