Газета "Советская молодежь" (24.03.1990))

(Продолжение. Начало в № 55.)

И ВОТ пришел 1917 год. Февраль застал Ленина в эмиграции. Надежды 1905 года вспыхнули вновь — он снова говорит о рабочем правительстве, которое только и сможет «дать народу мир», хлеб и полную свободу.

Ленин еще пытается совместить несовместимое — переход власти к пролетариату в стране, не готовой к социалистическим преобразованиям. Будучи еще вдалеке от России, в «Прощальном письме швейцарским рабочим» он пишет: «Подобный переворот (конфискация помещичьих земель и передача их крестьянам. — Е. Г.) сам по себе не был бы еще отнюдь социалистическим».

Но вот уже в апреле, вдохнув свежий воздух революционного Петрограда, он призвал ко второму этапу революции, «который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства». И в то же время предостерегает от перехода к социалистической революции: «Но не грозит ли нам опасность впасть в субъективизм, в желании «перепрыгнуть» через незавершенную — неизжившую еще крестьянского движения — революцию буржуазно-демократического характера к революции социалистической?

(...) Я абсолютно застраховал себя в своих тезисах (Апрельских. — Е. Г.) от всякого перепрыгивания через неизжившее себя крестьянское или вообще мелкобуржуазное движение, от всякой игры в «захват власти» рабочим правительством, от какой бы то ни было бланкистской авантюры (но ведь через полгода к власти пришли большевики, совершив социалистическую революцию, и в то же время мелкобуржуазное движение после Октября только и получило простор для развития — крестьяне овладели землей. — Е. Г.) (...) бланкизм есть захват власти меньшинством, а Советы рабочих и т. д. депутатов заведомо есть прямая и непосредственная организация большинства народа (т. е. мелкой буржуазии. — Е. Г.). Работа, сведенная к борьбе за влияние внутри таких Советов, не может, прямо-таки не может сбиться в болото бланкизма».

Но что есть борьба за влияние в Советах? Мелкая буржуазия колеблется — поэтому работа в них могла привести только к временной перестановке в пользу большевиков, т. к. они обещали землю, а Временное правительство ее не собиралось давать. Но мелкая буржуазия от этого не переставала быть мелкой буржуазией. Получив землю, она повернулась спиной к социализму большевиков. Вспомним хотя бы антоновщину, Кронштадт. Ленин — отдадим ему должное — не стал упорствовать в своих планах социализации крестьян и предложил нэп, предоставив тем самым крестьян самим себе...

НО ВЕРНЕМСЯ в 1917 год. Снова посмотрим, как скачет ленинская мысль. Все в том же апреле он в статье «Задачи пролетариата в нашей революции» пишет: «Партия пролетариата никоим образом не может задаваться целью «введения» социализма в стране мелкого крестьянства, пока подавляющее большинство населения не пришло к сознанию необходимости социалистической революции». А вот на митинге 1 мая он же призывает к борьбе за «пролетарскую социалистическую республику».

Но после июльского кризиса он пишет: «Объективное положение таково: громадное большинство населения страны мелкобуржуазно по своему жизненному положению и еще более по своим идеям. По стране царит крупный капитал, через банки и через синдикаты в первую голову. В стране есть городской пролетариат, достаточно развитый, чтобы идти своим путем, но еще не способный привлечь сразу на свою сторону большинство полупролетариев».

Мы видим колебания Ленина, которые повторяют колебания массы мелкой буржуазии. Она поворачивает к большевикам — и Ленин пишет о диктатуре пролетариата и крестьянства и даже о переходе власти к пролетариату; она отворачивается от них — и Ленин пишет, что пролетариат не способен еще привлечь на свою сторону «большинство полупролетариев».

В конце концов к осени 1917 года большевики снова «на коне»: они чувствуют прилив популярности, и Ленин все чаще из подполья требует от ЦК немедленной подготовки к вооруженному восстанию. Известно, что не все члены большевистского руководства поддерживали эту «бланкистскую авантюру» — захват власти в стране, не готовой в силу своего низкого уровня развития к социалистическим преобразованиям. Каменев и Зиновьев в дни подготовки Октябрьского переворота стояли на классических марксистских позициях, на которых совсем недавно стоял и Ленин. Марксистский дух их позиции косвенно признал незадолго до своей смерти и сам Ленин, не ставя «штрейкбрехерское поведение» в виду «им лично».

Ленин торопил захват Зимнего дворца именно до начала II съезда Советов. Он был не уверен, что собравшийся съезд согласится низложить Временное правительство и передать власть большевикам, и решил поставить всех перед свершившимся фактом. Насколько же далеко в эти дни ушел Ленин от классического марксизма, да и от самого себя как мыслителя! Искушение оказаться у власти, бланкизм-таки увлекли его. Как тут не вспомнить удивительное по своей прозорливости предсказание Энгельса? В 1895 году он пишет о будущем развитии русской революции: «Это один из исключительных случаев, когда горсточка людей может сделать революцию, другими словами, одним небольшим толчком заставить рухнуть целую систему, находящуюся в более чем неустойчивом равновесии (пользуясь метафорой Плеханова), и высвободить актом, самим по себе незначительным, такие взрывные силы, которые затем уже невозможно будет укротить. И если когда-либо бланкистская фантазия вызвать потрясение целого общества путем небольшого заговора имела некоторое основание, так это, конечно, в Петербурге. Раз уже порох будет подожжен, раз уж силы будут высвобождены и народная энергия из потенциальной превратится в кинетическую (тоже излюбленный и очень удачный образ Плеханова), люди, которые подожгли фитиль, будут подхвачены взрывом, который окажется в тысячу раз сильнее их и будет искать себе выход там, где сможет, в зависимости от экономических сил и экономического сопротивления.

Предположим, эти люди воображают, что могут захватить власть, — ну так что же? Пусть только они пробьют брешь, которая разрушит плотину, — поток сам быстро положит конец их иллюзиям. Но если бы случилось так, что эти иллюзии придали бы им большую силу воли, стоит ли на это жаловаться? Люди, хвалившиеся тем, что они сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, — что СДЕЛАННАЯ революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели».

В этой мысли Энгельса хотелось бы особо выделить одно место: «Люди, которые подожгли фитиль, будут подхвачены взрывом, который окажется в тысячу раз сильнее их...». Взвалив на себя бремя власти и ответственности в стране, не готовой к социалистическим преобразованиям, поддавшись искушению стать в такой обстановке правящей партией, большевики оказались в чрезвычайно сложной ситуации.

Евгений ГОНТМАХЕР, кандидат экономических наук.

(Окончание следует.)