(Журнал "Смена" №3/1987)

Вот уж никогда не думал, что популярность может порой становиться жестокой и обретать удивительно нелепые формы. Именно поэтому рассказ о встрече с Валерием Леонтьевым хочу начать с незатейливого эпизода, свидетелем которого мне довелось стать.

...Часа три мы разговаривали с Леонтьевым в люксе гостиницы «Россия», и когда, казалось, он ответил на все мои вопросы и можно было уже раскланяться, зазвонил телефон, кто-то сообщил, что к репетиции все готово и Валерию пора на сцену.

Мы спустились вниз и, продолжая только что прерванный разговор, направились через двор гостиницы к служебному входу Центрального концертного зала. Я просто не заметил, как перед нами неожиданно оказалась группа девушек. «Охотницы за автографами», —мелькнула мысль. Но тут одна из них, видно, самая смелая, шагнула вперед и заученно отчеканила:

— Валерий Яковлевич, нам нужно с вами серьезно поговорить о работе клуба «Верооко». Необходимо обсудить его дальнейшие планы в деле пропаганды и популяризации вашего искусства...

Только теперь я обратил внимание, что на груди у всех девушек был приколот круглый значок: в центре — фотопортрет Валерия Леонтьева, а по периметру — надпись: «Ленинградский музыкальный клуб «Верооко». В честь одной из его песен назван, что ли? Мне показалось, что не только я, но даже Валерий несколько оторопел от такого неожиданного предложения. А самая смелая, воспользовавшись паузой, пустилась торопливо развивать свою мысль:

— В прошлом месяце в двух районах Ленинграда мы провели выставки о вашем творчестве. На специальных стендах были вывешены фотографии из различных этапов вашей жизни, снимки, сделанные во время гастролей по городам страны, афиши. Посетителям выставок мы прочли лекции о вас и ваших дальнейших творческих планах...

— Ну, если вы знаете все даже о моих дальнейших творческих планах, о которых у меня самого, честно говоря, довольно расплывчатые представления, то вряд ли вам нужны мои советы...

Решив, что такой ловкий словесный пассаж позволил ему удачно завершить импровизированную беседу, Леонтьев хотел двинуться дальше. Но не тут-то было...

Из-за спин девушек вперед выступила женщина в возрасте, годившаяся ему не то что в матери, а, пожалуй, в бабушки.

— Валерий Яковлевич, — сказала она решительно, — как один из руководителей клуба «Верооко», — она назвала свой пост, который в данной ситуации звучал довольно-таки комично, — я хочу сказать, что мы ведем очень нужную, серьезную и плодотворную работу. Разговор с вами поможет нам поднять ее на новую ступень...

— Хорошо. Что нужно для такого разговора?

— Главное — время, ну и, естественно, место...

— Сейчас у меня репетиция, вслед за нею почти сразу же концерт. Я освобожусь часов в одиннадцать, когда у меня не останется сил ни на какие разговоры. Чтобы посидеть, поговорить, нужна, видимо, мебель, я же ее с собой не ношу...

— Мы могли бы подняться к вам в номер...

Возразить против такого убийственного в своей простоте довода Леонтьеву было нечего.

— А-а-а-а... — как-то потерянно и безнадежно протянул он и, рубанув по воздуху рукой, заторопился к двери с надписью «Служебный вход».

А я задержался...

— Неужели, — спрашиваю,—вы ехали из Ленинграда в Москву только для разговора с Леонтьевым?

— Конечно, ради него. Взяли отгулы и приехали.

По тону ответа чувствовалось, что мой вопрос их удивил, тогда как собственный приезд казался предельно понятным и логичным.

— А вот те девушки, ваши подруги?— Я кивнул на другие группки, торчавшие тут же, во дворе, и с ревнивой внимательностью наблюдавшие за только что разыгравшейся сценкой.

— Нет, это не ленинградки. Они приехали из Одессы, Киева, Тулы, еще откуда-то. У них там свои клубы имени Валерия Леонтьева, но до нашего им далеко, — ответили мне с нескрываемой гордостью более удачливые конкуренты. — Кстати, не могли бы вы помочь нам встретиться с Леонтьевым?..

Я счел за благо ретироваться.

Позже, вспоминая эту встречу и другие занятные эпизоды подобного плана, рассказанные Валерием и его друзьями, я понял, что это вовсе не набор каких-то анекдотических казусов, способных стать лишь поводом для смеха. Истеричное бескультурье, доведенное до экзальтации преклонение перед кумирами — какой бы области это ни касалось: спорта ли, искусства ли,— не такое уж безобидное явление. Вспомним разнузданные выходки футбольных фанатов. Думаю, кликушество вокруг популярных артистов ничем не лучше.

Вот пример из самых безобидных. В одном из наших городов есть две соперничающие между собой группы поклонниц Леонтьева. Во время его гастролей в этом городе обе группы заключают между собой временное перемирие, материализованным олицетворением которого является торт объединенного производства, который они ежедневно пекут и по очереди преподносят своему любимцу. Небольшая деталь: одна группа поклонниц печет коржи, другая готовит крем. Когда торт вручают хозяйки коржей, Валерий, выразив восхищение всем изделием, обязательно подчеркнет, что на этот раз особенно удались коржи, а крем несколько уступает. Зато на следующий день он хвалит, как понимаете, крем. Думаете, это маленькая хитрость галантного мужчины? Ошибаетесь — элементарное благоразумие: попробовал бы он сказать иначе! На войне как на войне.

А теперь о самой беседе с Леонтьевым.

— Если не возражаете, Валерий, наш разговор мне хотелось бы начать с двух любопытных, на мой взгляд, фактов.

Первый. На все ваши предстоящие концерты в «России» билеты давно распроданы, что уже само по себе убедительно подтверждает вашу популярность у любителей эстрады, о чем вы и сами достаточно осведомлены.

Второй. Когда, готовясь к сегодняшней встрече, я решил подробнее ознакомиться с вашей творческой биографией, оказалось, что сделать это совсем непросто. Публикаций о вас мало, а содержащаяся в них информация, мягко выражаясь, весьма скупа. Правда, о вас ходит масса слухов, одни глупее и невероятнее других. Однако строить на них представление об артисте, согласитесь, рискованно... Вот такой парадокс. С одной стороны, популярный артист Валерий Леонтьев, с другой — неизвестно откуда появившийся на нашей эстраде, неизвестно где и у кого учившийся, как формировавшийся певец Валерий Леонтьев.

— Вас это удивляет? Меня лично нисколько. То же самое можно сказать, пожалуй, о большинстве эстрадных артистов. О нас пишут редко. А если пишут — чаще всего ругают. И это мы делаем не так, и то, а как нужно делать, чтобы все было «так», где и у кого этому научиться, никто толком порекомендовать не может.

— Между прочим, при поиске ваших «корней» я сделал еще одно неожиданное для себя открытие: о многих артистах и даже целых коллективах не только неизвестно, откуда они пришли на нашу эстраду, но, что особенно удивительно, невозможно узнать, куда они с нее уходят. Были, пользовались успехом, иные довольно часто мелькали на телеэкране — и вдруг исчезли самым таинственным образом. Видимо, в этом есть своя логика. Скажите, Валерий, можно на примере вашего личного пути в искусстве понять эту логику, выявить некую общую закономерность в процессе становления эстрадного артиста, уяснить причины, по которым одни добиваются успеха, другие же, тоже вроде бы небесталанные, очень быстро сходят с небосклона, так и не засияв в полную силу?

— Думаю, можно. Потому что мой творческий путь во многом типичен. И трудности, которые приходилось преодолевать мне, пожалуй, в равной мере стояли перед каждым, кто решил посвятить себя эстраде...

— Тогда начнем с вашей биографии?

— Родился я в деревне Усть-Уда Коми АССР. И отец мой, Яков Степанович, потомственный помор, родом из Холмогор Архангельской области. А мама, Екатерина Ивановна, украинка из деревни Софиевки Запорожской области. Отец, ветеринарный врач по образованию, специализировался по северным оленям; А эти животные — постоянные кочевники. Вот и мы кочевали за ними следом. Помните, в свое время демонстрировался итальянский фильм «Они шли за солдатами»? Нам же все время приходилось идти за оленями.

— Вам в тундре приходилось бывать?

— Мы там жили. Тундра начиналась прямо от порога дома: карликовые деревца, мох, морошка. Прекрасный край — север Архангельской области. До сих пор любимое блюдо — строганина из мороженого оленьего мяса. Надо только мелко-мелко настрогать его, посолить и чуть-чуть уксусом... Короче, в мои детские годы ничто не провоцировало меня на то, чтобы избрать занятие, где нужно петь и танцевать. Весь уклад жизни нашей семьи нацеливал на другое: быть оленеводом.

Однако Север есть Север. В странствиях за своими любимыми оленями отец подорвал здоровье. Ему было всего пятьдесят два года, когда врачи рекомендовали сменить климат на более умеренный. Так мы оказались в волжском городе Юрьевец Ивановской области. Тут я пошел в шестой класс, тут и окончил среднюю школу. И тогда встал вопрос: кем быть?

Сейчас модно говорить о профориентации школьников. Тогда же, двадцать лет назад, эта тема как-то даже не возникала. Во всяком случае, у нас, в Юрьевце. Каждый ориентировался по своему вкусу. Я почему-то мечтал стать океанологом. Знаете, всякие там экзотические острова, коралловые рифы, пальмы. Все так далеко, призрачно и очень романтично. Однако где готовят на непонятную и красивую профессию океанолога, я не знал, поэтому после десятилетки решил идти учиться на артиста: в этой профессии, как мне казалось, я разбирался лучше всего, тем более что для меня она была, опять-таки по моему убеждению, наиболее простой и доступной...

— Почему?

— В школе я занимался во всех кружках художественной самодеятельности, какие только были: вокальном, драматическом, акробатическом и так далее. Разумеется, выступал на вечерах, участвовал в различных конкурсах, так что сцена и зрители были для меня чем-то естественным и понятным.

К тому же я много лет собирал открытки с портретами артистов. В моей коллекции их было несколько сотен, а может быть, даже больше, сейчас уже и не помню. — Леонтьев весело рассмеялся, не то удивляясь своему давнему увлечению, не то иронизируя над ним. — Так вот это занятие, довольно типичное для провинциальных подростков, как бы приобщало меня к блистательному артистическому клану. И когда всеобщие кумиры каждый вечер приходили в мой дом с экрана телевизора, они и вовсе становились своими...

— Кто из них был самым любимым?

— Естественно, те, кого тогда показывали по «ящику», чьи голоса чаще других звучали по радио, чьи пластинки можно было купить в магазине: Магомаев, Пьеха, Хиль, Марьянович.

— А «Битлз»? Ведь как раз в то время квартет из Ливерпуля достиг зенита своей популярности и был самой яркой звездой на эстрадном небосклоне мира...

— Я жил в таком глухом углу, что блистательный ореол «Битлз» до нас не «досветил». Мы довольствовались тем, что нам предлагали...

— Итак, вы решили учиться на артиста...

— Получив аттестат зрелости, мы на пару с моим одноклассником Сережей Трухиным отправились в Москву поступать в ГИТИС. Хотя я и был уверен в„своем призвании, все равно, как говорится, ноги от страха дрожали. А когда во дворе института, в Собиновском переулке, увидел других абитуриентов актерского факультета, я вовсе пал духом...

— Почему?

— Представьте себе красивых парней и девушек. Прекрасно одеты! Великолепно держатся! На вид — состоявшиеся «звезды», в пору сниматься в Голливуде! Но самое убийственное — все правильно говорят...

— Правильно говорят? Я не совсем понял...

— Последние пять школьных лет, как помните, я учился в Юрьевце. А здесь — характерный волжский «окающий» выговор. «Окают» на улице, в школе, дома. «Окают» ученики, учителя, соседи, знакомые. Моя правильная манера говорить подвергалась осмеянию. Все это так навалилось на меня, что в конце концов я и сам «заокал», как прирожденный волжанин,

И вот когда во дворе ГИТИСа я увидел и услышал своих будущих соперников по вступительным экзаменам, то понял: тягаться с ними бессмысленно. Типичный комплекс неполноценности семнадцатилетнего провинциала, волей случая оказавшегося в столице. Короче, не дожидаясь экзаменов и стараясь произнести как можно меньше слов, я забрал в приемной комиссии свои документы и, вернувшись домой, сразу поступил рабочим на кирпичный завод: откатывал вагонетки с сырым кирпичом от пресса к сушильным стеллажам.

Через полгода родители переехали поближе к теплому морю, в Анапу, куда их давно сманивали жившие там родственники. Как человека еще не совсем самостоятельного, они забрали меня с собой. На юге я не изменил своему профессиональному «кирпичному» профилю: работая на стройке, подносил кирпич тем, кто его укладывал.

В Анапе я долго не выдержал. Зимой в курортных городах скучно. А тут у меня ни друзей, ни знакомых — с тоски выть хочется. Короче, месяца через два я сбежал в Юрьевец и поступил тесемщиком-смазчиком на льнопрядильную фабрику. В прядильной машине есть такие ремни, которые вращают веретенные пары. Эти ремни постоянно рвутся, выходят из строя, и задача тесемщика-смазчика — устранять неполадки. Вот так я и «прокувыркался» в солидоле под станками целых два года...

— Выходит, с мечтой о сцене пришлось распрощаться.

— Напротив. Первое, что я сделал, поступив работать на фабрику, — записался в художественную самодеятельность. Пел, танцевал, участвовал в концертах.

— А что пели?

— Все самое модное, что предлагали в то время в легком жанре телевидение и радио.

Не знаю, сколько бы это продлилось, если бы не моя старшая сестра Майя. Она жила тогда в Воркуте. Человек деятельный и правильный, она просто «задолбила» меня своими наставлениями: сколько можно валяться в мазуте, нужно учиться, время уходит! Она действовала так методично и настойчиво и в конце концов так меня «достала», что я собрал свои пожитки и помчался к ней, на Север, будто меня палками гнали.

В Воркуте сестра устроила меня сначала лаборантом в научно-исследовательский институт оснований и подземных сооружений. Одновременно я готовился и затем поступил на вечернее отделение филиала Ленинградского горного института по специальности «технология подземных разработок». Потом из НИИ я перешел чертежником в проектный институт. В то время я уже довольно прилично рисовал, так что с профессией не было никаких проблем. И с учебой тоже: без осложнений добрался до третьего курса и, думаю, спокойно получил бы диплом инженера, если бы так серьезно не увлекся сценой.

— А вы и в Воркуте не бросали кружок художественной самодеятельности?

— Здесь у меня их было целых три: в проектном институте, где я работал, в филиале горного, где учился, и во Дворце культуры шахтера и строителя.

— А что делали?

— Все делал! Играл в драматических спектаклях — мне давали даже большие роли, например, Малыша в «Затюканном апостоле» Макаенка. Принимал участие в опереттах «Цирк зажигает огни» и «Дон Ренальдо идет в бой», где исполнял ведущие партии. Естественно, пел с эстрадным оркестром и даже подготовил сольную программу, с которой выступал в концертах. Мои успехи были замечены и отмечены лауреатскими званиями на различных конкурсах в масштабах города и республики Коми. Скажу без преувеличения: в Воркуте я был в то время довольно популярным человеком.

— Извините, Валерий, но я опять хочу спросить о вашем репертуаре...

— Принцип отбора не изменился: исполнял песни, которые были модны. В то время много шума наделал фильм«Пусть говорят» с Рафаэлем в главной роли. Может, помните?

— Еще бы! Красивые девушки, красивые парни, красивые пейзажи, автомашины, а содержание так себе, пустячок...

— Пустячок... Но там была еще очень красивая музыка, красивые песни. Я включил их в свой репертуар вместе с другими «шлягерами» той поры.

Вспоминая теперь годы, прожитые в Воркуте, не могу понять, как у меня на все хватало сил и времени. С восьми до шести — работа. Вечером — занятия в институте. А потом еще репетиции, концерты, спектакли. Я страшно уставал, но это было прекрасное время. Тебе еще нет двадцати или двадцать с небольшим, вся жизнь впереди, а ты уже вроде бы достиг какого-то признания, и есть надежда, что это еще не предел.

Однако рано или поздно жизнь, которую я вел днем, должна была вступить в противоречие с тем увлекательным миром, где я обитал по вечерам. Их сосуществование не могло продолжаться бесконечно. Я не был выдающимся студентом, но учился в принципе неплохо. Чем «гуманитариев» был предмет, тем лучше оценки, и чем точнее наука, тем они были хуже. Работа чертежника, честно говоря, довольно-таки мне опротивела. А вечером на занятиях в институте опять начинались все эти шахтные вентиляции, штреки, квершлаги, проходки — все, что должно было стать моей будущей профессией. Но мои симпатии находились совсем в другой области.

Хочу быть правильно понятым. Я с уважением отношусь к профессии инженера, рабочего, как и к любой другой нужной и полезной людям. Работа на кирпичном заводе, стройке, льнопрядильной фабрике мне много дала в познании жизни, ее истинных и мнимых ценностей. И если в конце концов я все-таки выбрал для себя профессию эстрадного певца, то вовсе не потому, что она легче и престижнее профессии инженера или рабочего. Просто здесь, мне казалось, я смогу полнее реализовать свои возможности, природные данные, чувствовал: «Это — мое». В принципе каждый человек должен выбирать дело, которому он больше всего подходит.

Итак, нужно было на что-то решаться. Не хватало только толчка, повода. И вот в этот драматический момент моей жизни в городе Сыктывкаре, столице Коми АССР, был объявлен республиканский конкурс среди самодеятельной творческой молодежи с тем, чтобы определить наиболее способных, отправить их учиться, а выучив, организовать при филармонии эстрадный коллектив.

Понятно, я не мог упускать такой великолепный шанс... Правда, по глупой случайности все чуть было не сорвалось. Играя в последнем спектакле «Затюканный апостол», я, как обычно, много прыгал и каким-то образом сломал пяточную кость. Мне наложили гипс. Но я все равно быстренько собрался, купил билет и с загипсованной ногой, с клюкой в руках отправился в Сыктывкар.

С клюкой я вышел там и на сцену. С нею же в руках я плясал и пел, и, возможно, она как раз и сыграла главную роль в моей дальнейшей судьбе: в числе пятнадцати лучших исполнителей, отобранных для учебы, был и я. Не знаю, что больше привлекло жюри: мои способности или упорство.

— Итак, вы поехали учиться...

—...В Москву, во Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства, которая располагалась в Зеленом театре на ВДНХ. Положили нам шестидесятирублевые стипендии, а жить определили в самых дешевых гостиницах. Месяц — в «Заре», месяц — в «Алтае», месяц — в «Востоке», переезжая поочередно из одной в другую, чтобы за превышение месячного срока не платить двойную цену за койко-место. Нам полагался на жилье всего рубль в сутки. Так что номера всегда были четырехместные, постоянно кого-нибудь к нам подселяли. Чаще всего соседями оказывались южане, торговцы фруктами. Все время они что-то привозили, увозили. Из-за ящиков, чемоданов в комнате не повернуться — просто склад.

Одновременно с нами, представителями Коми АССР, в мастерской учились еще якутская и марийская группы. Приходили сюда и московские артисты, которым ставили номера. Эти находились на привилегированном положении: столичные птицы. К нам же относились очень плохо. Эти два года учебы я всегда вспоминаю с содроганием.

— Кто, кроме вас, из того набора выбился в известные артисты?

— Насколько знаю — никто. Одни, не выдержав мытарств, вернулись к своим прежним профессиям. Другие — приобрели новые специальности. Да, собственно говоря, было бы удивительно, если бы из этой затеи что-то получилось дельное... Можно было бы перетерпеть нашу бытовую неустроенность, то, что постоянно скакали из одной гостиницы в другую. Главная беда — мы никому в нашей мастерской не были нужны.

— Зачем же они вас набрали, взялись учить?

— За наше обучение Сыктывкарская филармония перечисляла мастерской приличные суммы. Дали нам тут что-нибудь, не дали — денежки все равно взяли...

Леонтьев задумался. Мне показалось, он хочет вспомнить что-то, а он вдруг выпалил с неожиданной горячностью:

— А может, я зря сейчас все это рассказываю? Дело прошлое, кому это теперь интересно?

— Многим интересно. Вашим поклонникам в первую очередь. Те, кто видит сегодняшнего Леонтьева, лауреата различных конкурсов и премий, популярного артиста, должны знать, какой ценой добывалось искусство, какого пота стоило признание.

— Лично я тоже так думаю. Но существует и другая точка зрения: зачем ворошить прошлое, ведь Леонтьев интересует зрителя в его нынешнем качестве, а не в период его ученичества и становления как артиста... Согласитесь, такое мнение тоже имеет право на существование...

— Нет, Валерий, не соглашусь. Да, мы беседуем сейчас об артисте Леонтьеве. Но не только и даже не столько о нем, сколько о пути эстрадного артиста вообще. Да, мы рассматриваем теперь вашу биографию, но ведь заранее договорились, что будем обращать особое внимание только на те ее эпизоды, которые характерны для многих ваших коллег по жанру. Ваш пример поучителен, показателен, хотя, как я понимаю, все-таки по-своему и исключителен. Вы прорвались к вершине, когда большинство из тех, кто начинал вместе с вами (уверен, среди них были и талантливые), не выдержали подъема, отступили на дальних подступах...

— Дошел не я один — многие.

— Но большинство все-таки не прорвалось. Я хочу понять почему.

— Не хватило фанатизма. В нашем жанре, по-моему, это самое главное качество. Талант — хорошо, везение — отлично, встретился на твоем пути хороший учитель или разбирающийся в нашем деле и умеющий подсказать специалист — вообще великолепно. Но для настоящего успеха этого все равно мало. Надо быть фанатиком. Не отступать ни перед какими обстоятельствами. Держать себя в узде, не расслабляться и не падать духом, даже когда ситуация кажется безвыходной...

— И это «легкий» жанр?

Вместо ответа Леонтьев глубоко вздохнул и, помолчав, предложил:

— Продолжим? Вы хотите, чтобы я еще рассказывал о мастерской? Самое-то трудное было потом.

— И все-таки давайте вернемся к мастерской. Ведь чему-то вас там учили? Чему, кто?

— Фактически никаких профессиональных навыков мастерская не дала. Правда, были у нас уроки пантомимы, танцев, сценического движения, вокального мастерства. Но все это почему-то не оставило никакого следа. Всему, что я сейчас умею, я научился не там.

Преподавали у нас известные в прошлом артисты, ушедшие на пенсию. Исполнителями они были замечательными. Учителями же... Понимаете, они работали на эстраде совсем в другую, если так можно выразиться, эпоху, когда и музыкальная мода была иной, и манеры исполнения... Моим педагогом по вокалу был Георгий Павлович Виноградов...

— Популярный еще в довоенное время эстрадный тенор?

— Да, он. В годы моей учебы Георгию Павловичу было уже за семьдесят. Он приходил в класс с кулечком семечек, садился в углу и не торопясь принимался щелкать их. Концертмейстер барабанил на пианино какой-то оговоренный со мной мотив, я стоял рядом, пел. Иногда Георгий Павлович отвлекался от семечек и бросал сердито: «Что ты орешь, как...»

Но он все-таки был хорошим, добрым человеком, искренне переживал нашу бытовую неустроенность, постоянно ругался с руководством, требуя, чтобы нас селили в гостиницах только со своими и не по четыре, а хотя бы по два человека в номере. Любили нас и, как могли, помогали нам концертмейстеры Тамара Захаровская и Людмила Николаева.

— А какую цель в мастерской преследовали лично вы?

— С иллюзией, что сумею здесь освоить профессиональное мастерство, пришлось расстаться довольно быстро, поэтому я спешил выполнить программу-минимум: набрать репертуар, то есть разучить, довести до кондиций какое-то количество ходовых песен, с которыми можно было бы выступать на профессиональной площадке. А это время было не за горами.

— Что вы тогда пели?

— Теперь не смогу точно вспомнить. Если коротко: всякую дребедень.

— Были среди этого оригинальные песни, написанные специально для вас?

— Разумеется, нет! Брал из того, что уже пелось другими, популярными в то время артистами. Хочу объяснить механику взаимоотношений в тандеме «композитор — исполнитель». Здесь все основано на взаимозависимости и взаимозаинтересованности. Допустим, написал композитор новую песню. Естественно, он хочет, чтобы она стала популярной. А это во многом определит ее премьера, то есть как, где, когда и в чьем исполнении она зазвучит в первый раз. Лучше всего по первой программе телевидения в какой-нибудь популярной передаче да еще в такое время, когда у экрана собирается наибольшее число зрителей. А еще, чтобы «показал» эту песню артист, который наиболее подходит к ней по своим голосовым данным, темпераменту, манере исполнения и, наконец, уже достаточно популярный, знакомый зрителю. Последнее обстоятельство весьма важно. Если что-то новое, оригинальное предлагает певец малоизвестный, зритель склонен к колебаниям при оценке новинки. Когда же эту песню исполнит признанный авторитет, то само его имя оказывает психологическое давление: такая знаменитость, мол, плохую петь не согласится, значит, вещь хорошая, заслуживающая внимания.

— Но ведь и у хорошего исполнителя есть свои критерии в оценке песни...

— Естественно. Свое имя он заработал огромным трудом, поэтому не хочет тратить его на что попало и облегчать рождение всяких халтурных поделок... Артист хочет, чтобы у песни была и хорошая мелодия, и осмысленный текст, и классная аранжировка. И еще чтобы «изюминка» была, которую можно «подать»...

— Короче, автор хорошей новой песни старается отдать ее премьеру только уже состоявшемуся и достаточно известному исполнителю, а, с другой стороны, молодой певец может громко заявить о себе лишь в том случае, если станет первым исполнителем популярной в будущем песни. Какой-то заколдованный круг получается...

— Конечно. Случающиеся иной раз исключения не опровергают общего правила. Не зря же они и воспринимаются как сенсации. Неизвестный или, скажем, малоизвестный исполнитель находит вдруг такую яркую подачу для неприметной песни, что и он сам, и эта песня становятся знаменитыми. Вспомните Владимира Трошина и «Подмосковные вечера», Аллу Пугачеву и «Арлекино». Примеры можно продолжить...

— Если я правильно вас понял, композиторы не баловали учащихся эстрадной мастерской своими новинками...

— Почему же? Новинки были: к нам сметали всякий мусор, отвергнутый именитыми артистами. Только петь эту муру не хотелось.

— Чем закончилась для вашей группы эпопея в Зеленом театре?

— Блестящим скандалом. Наше сыктывкарское начальство периодически наезжало в Москву посмотреть, как идут у нас дела. И вот однажды прилетел сам директор филармонии Анатолий Иванович Стрельченко. Послушал он нас, посмотрел и понял, что за год, истекший с его прошлого посещения, мы не продвинулись ни на шаг, топчемся на месте. Он страшно возмутился и увез нас домой. Позже, говорили, он обратился в арбитраж и даже сумел взыскать с эстрадной мастерской перечисленные филармонией за наше обучение деньги.

Так в 1973 году мы, недоученные, вернулись в Сыктывкар, где нас уже ждали музыканты — будущий оркестр нашего вокально-инструментального ансамбля. С ними мы организовали эстрадную группу «Эхо».

— Это название она сохранила до сих пор?

— Правильнее сказать: сохранилось одно название, а той группы давно уже нет. Считайте: из Москвы нас приехало, если не ошибаюсь, двенадцать артистов, да музыкантов было человек, кажется, шесть. В нынешнем «Эхо» из тех ветеранов остались всего два музыканта и один артист.

— Почему такой большой отсев? Даже для ансамбля с тринадцатилетним стажем это убийственные цифры: ушли пятеро из каждых шести...

— Трудно было — люди и не выдержали.

— Объясните: в чем заключалось это «трудно»?

— Представьте, в 1973 году нас объявили артистами-профессионалами, хотя таковыми мы, откровенно говоря, еще не были. Программа не готова, и бог знает, когда будет сделана. Ставки нищенские. Заработок зависит от количества концертов. А количество концертов ничтожное, потому что на нас не ходят. А не ходят потому, что нас никто не знает. А не знают, потому что нет рекламы и хорошей программы... В конце концов людям это надоело, и они побежали. Музыканты в основном подались в ресторанные оркестры. Тут хотя бы верный кусок хлеба, хотя, правда, в моральном и профессиональном плане жизнь не сахар. У артистов еще сложнее: этим приходилось менять профессию. Согласитесь, не от хорошей жизни девчонка, мечтавшая о СЦЕНЕ, имевшая неплохие данные, вдруг становилась телефонисткой на «межгороде»... Это было самое страшное время в жизни нашего коллектива.

Окончание следует.

Беседу вел Леонид ПЛЕШАКОВ