(Журнал «Парус» №2/1988)
Этой публикацией «Парус» открывает новую рубрику «Возьми гитару». А что,
и вправду возьми! И ты сможешь не только пополнить свой репертуар новыми
песнями, но и познакомиться с людьми, которые их написали.
Для тех, кто хотя бы немного знаком с гитарой и нотной грамотой,
воспроизвести песенную мелодию и аккомпанемент не составит особого труда.
Остальным рекомендуем предварительно ознакомиться с книгой В. Манилова «Учись
аккомпанировать на гитаре» (Киев, «Музична Украина», 1986) или с одним из
многочисленных самоучителей.
Вести рубрику мы попросили журналиста, лауреата конкурсов авторской
песни Михаила Володина. Поэтому всю ответственность за подбор песен и их
авторов редакция возлагает на него. Единственное условие, которое было
поставлено ведущему, — это по мере возможностей учитывать вкусы и пожелания
читателей. С чем он и согласился.
Итак, дело за вами!
Передо мной на столе — десяток статей, вырезанных из газет и журналов, стопка любительских фотографий и самодельный песенник на полторы сотни страниц. На магнитофоне — бобина с лентой.
Это все, что мне удалось собрать об Арике Круппе.
Я не был с ним знаком. Никогда не бывал на его концертах. Даже лицо его знаю только по фотоснимкам.
Будет трудно писать о нем. Проще бы ограничиться рассказом о его песнях. Но, как это нередко случается, у Круппа жизненные события становились строками стихов и наоборот — стихи «делали» судьбу.
В октябре прошлого года Круппу исполнилось бы 50. Но и в прошлом, и в нынешнем, и в будущем году — всегда — ему так и останется 33. Разность чисел бесстрастно сообщает о том, что вот уже 17 лет Арик не пишет новых песен, не выезжает на выходные в лес, чтобы попеть для друзей, не собирает в конце зимы рюкзак, чтобы идти в поход на Север...
По датам написания, по самим песням можно без труда проследить те давние его туристские маршруты.
Ветер бьется спиной о скалы,
ветер рвет у палаток фалы,
забавляется новой игрушкой.
Мы в ловушке. Да, мы в ловушке.
С гор срываются вниз лавины.
Заметает пурга равнины.
И вдали от больших селений
пастухи мерзнут и олени.
Стонет пурга.
Это — март 1968-го. В тот год он разошелся с Севером мирно.
И на следующий год Север отпустил его. Хотя переделка, в которую попала группа в районе метеостанции Хадата, была куда как серьезной.
Что нас ждало вчера! Я забыл
половину.
Память прячет минувших событий
куски.
Пьем чаёк у людей, и при чем
тут лавины!
А что было вчера — белой ниткой
в виски.
Потом, в 70-м, друзья уговорят его поехать на Кавказ. Обжитые людьми, «оцивилизованные» горы покажутся Круппу жалким подобием любимого им Приполярного Урала.|
И родится «Антикавказская».
Что я натворил!
Как я разорил
и себя, и песни.
Горы здесь не те,
и кавказский
снег
что-то не такой...
И только после похода 1971 года Арик не напишет ничего. Поход останется незавершенным, как не найдется окончания и песне, несколько строк которой сохранились в его блокноте.
Саяны — это хвойный лес
и белизна берез,
Саяны — это синь небес
и мартовский мороз,
и в пасти черно-белых гор
таблеточка луны...
Наверное, такими — красивыми и спокойными — увидел Крупп свои последние горы. Лавина, сорвавшаяся со склона Восточных Саян, не успела войти в стих, но заживо погребла девятерых туристов. Среди них был и Алик Крупп.
…Тогда, в один из весенних вечеров, у моих родителей собрались гости. Сидели за столом, разговаривали, краем глаза поглядывали в телевизор. Шли новости. Из них я и узнал о трагедии в Саянах. Тогда же впервые услыхал об Арике. Помню, кто-то из гостей сказал: «Погиб белорусский Высоцкий»...
Трудно было придумать более неточное сравнение. Ни песнями, ни манерой исполнения, ни характером Крупп не походил на Высоцкого. Да и, объективно говоря, «не тянул» на него. И с Белоруссией Арик был связан лишь последние годы. Родился в Литве, в Лиепае. Там же в школе начал сочинять стихи. Потом учился в Ленинградском институте киноинженеров. После окончания приехал по распределению в Минск…
И все-таки была в том сравнении своя точность.
Крупп и Высоцкий — ровесники, и оба ушли из жизни на самом пике, во время своих лучших песен.
За семь прожитых в Белоруссии лет Арик не только успел исходить всю республику вдоль и поперек, но и написал о ней строки, которые и сегодня можно услышать у походного костра, по радио и в концертных залах.
Все леса, леса, леса Белоруссии,
да погода, по-девчоночьи
капризная.
То озера, то болотца, словно
бусины,
там на ниточки речоночек
нанизаны.
В Минске его знали тысячи людей, на улицах с ним здоровались незнакомые мужчины и женщины, его приглашали выступать на заводы и в библиотеки, в школы и в институты. И еще десятки тысяч по всей стране пели его песни.
Круппа называют «туристским» автором. На мой взгляд, это не совсем точно. В 60-е годы туризм был значительно более популярен, чем сейчас. Но, думаю, и тогда далеко не все почитатели Круппа считали себя завзятыми походниками, а кто-то и вообще никогда не слыхал, как воет пурга за пологом палатки. И все-таки что-то задевали эти песни в «неромантических» душах вполне солидных и оседлых людей, заставляли внимать им, любить и возвращаться к ним снова и снова.
В чем их секрет?
Для меня — в том же, в чем секрет любой настоящей песни. В личности автора. В том, что человек сочиняет (да и сочиняет ли?) не «для», а «о»... О себе, о близких, о времени, в котором живет. Автор может скрыться под маской лирического героя, говорить о делах давно минувших дней и о людях, живущих за тридевять земель, но о чем бы он ни пел, он всегда поет «о своем», о том, что пропустил сквозь душу.
Не от веселья песни были
веселы:
друзей в дорогу провожать так
грустно.
А нам хотелось спрятаться за
песнями,
уедет поезд — станет, в мире
пусто.
. . . .
Нам еще долго не видеть
людей,
значит, есть время подумать
о них.
. . . .
К людям я лыжню тяну, как
кабель,
мне и тяжело, и очень просто.
Просто, как прокладывать
дороги,
сеять хлеб, рубить дрова для
печки,
обжигать горшки — ведь мы не
боги,
и поступки наши человечьи.
За этими написанными в разное время строками о походах видится сам Арик, с его способностью любить, быть настоящим другом, с его системой ценностей и пониманием, какими должны быть человеческие отношения.
Зная песни, я верю историям, которые кочуют из статьи в статью о нем. Как не однажды прокатывался на Минском вокзале по толпе туристов слух, мол, в Николаевщине (или где- то еще) будет петь Крупп, и все бросались к билетным кассам. А сам Крупп, направлявшийся в другую сторону, иногда узнавал эту новость последним и менял маршрут, чтобы не обмануть чьих-то ожиданий. Или о том, что он брал в руки гитару только тогда, когда его об этом просили, и пел только то, что просили. (Кто пишет песни, знает, как это порой бывает непросто!) Или о том, как Арик оставался чуть не в одиночестве на остановках пригородных автобусов лишь потому, что не считал себя вправе подняться на ступеньку прежде, чем в автобусе окажется последний из желающих ехать...
Евгений Клячкин, вспоминая об Арике, рассказывает, что на I Всесоюзном слете «Дорогами отцов-героев», проходившем в Брестской крепости в 1965 году, с Круппом (он стал тогда лауреатом за лучшую патриотическую песню) произошел курьезный случай. К палатке, в которой Арик пел для друзей, подошел крупный военачальник, прошедший всю войну до Берлина, постоял, послушал и, подумав, высказал свое мнение:
— Ну, вот, ведь можете, оказывается, петь и без блатняги, и без пошлостей! — В те времена гитара еще нередко ассоциировалась именно с такого рода «творчеством».— Кто написал песню?
— Я, — ответил Арик.
— Как фамилия?
— Крупп.
Военачальник прморщился.
— Плохая фамилия.
— Сменю, — вытянувшись по стойке смирно, с улыбкой отрапортовал Крупп.
И в песнях, и в жизни ему удавалось быть мягким с людьми, никогда не роняя при этом собственного достоинства.
Я встречался со многими, знавшими Арика: с теми, кто входил в круг его друзей, и с теми, кому просто случалось бывать с ним в компаниях. И всегда, когда речь заходила о Круппе, лица моих собеседников теплели и самые неразговорчивые старались рассказать нечто, известное только им.
О хороших людях памяти свойственно удерживать только хорошее. Потому портрет Арика из этих воспоминаний рисовался, несколько идеализированным.
Боюсь, таким же он получается и в моей статье.
В жизни Крупп наверняка был и сложнее, и противоречивее. Как любой талантливый человек.
Он разрывался между любимой работой (коллеги отзывались о нем как о незаурядном инженере), походами, в которые не мог не ходить, и песнями, которые не мог не писать. И нелегко было от чего-то отказаться. Метался между друзьями-туристами и друзьями-журналистами, которые бог весть по какой причине не жаловали друг друга. Пытался сблизить их, но ничего из этого не получалось. Выбирал и не мог выбрать между Белоруссией и Севером...
Все это так или иначе отразилось в его песнях: негромких, очень мелодичных, чаще грустных, реже веселых.
Арик родился за четыре года до начала войны. Его мелодии были далеки от музыкальной моды 60-x, минувшие годы не сделали их звучание современнее. Да и сам Крупп, в своей трепетной привязанности к джазу, хорошим книгам и безбытному существованию, кажется несколько старомодным. Похоже, он и сам себя ощущал именно таким. И принимал это с легкой иронией.
Предвоенные, убогие, куда уж
нам!
Девчонки длинноногие не по
зубам.
У них акселерация, у нас рахит;
боимся эскалации, строчим
стихи.
. . . .
Вообще-то коренастые — росли
мы в кость,
во времена ненастные — какой
там рост.
А все ж мы тренированы таскать
мешки,
а у акселерованных тонки кишки.
...В самодельный сборник, составленный друзьями Круппа после его гибели, кроме текстов песен и стихов вошла неоконченная повесть. Один из ее героев — врач Саша Галкин, или иначе Доктор, во многом напоминает самого автора: он тоже не мыслит жизни без туризма и сочиняет песни.
«...Я ничего особенного не делаю, все просто: кому-то надо говорить о том, что все и так знают, я не делаю никаких открытий, просто говорю». Эти слова Арик вложил в уста Доктора. Думаю, в равной мере он относил их и к самому себе. В песнях он и впрямь избегал высокого штиля и пафоса, не пророчествовал, не претендовал на глубокую философичность. И относился к своему творчеству скорее как любитель, чем как профессионал: не оттачивал, не доводил каждую строку, чаще оставлял так, как написалось. Но о чем бы он ни говорил — он говорил с любовью. Пожалуй, умение любить и было главным талантом Круппа.
А ты уходишь, уезжаешь,
улетаешь,
дела, дела.
Я так держу себя в руках, а ты
растаешь,
и ночь бела.
Над песней, которая начинается с этих строк, Арик поставил посвящение: жене. В конце 1975 года я познакомился с Надей. Раз в неделю, по средам, мы, тогда еще совсем зеленые минские авторы и исполнители, собирались у нее дома и демонстрировали друг другу свои очередные творения. На стенах висели фотографии Круппа. В углу стояла его гитара. Рядом с нами, прямо на полу, сидели его друзья.
Иногда в разговоре кто-нибудь забывался и говорил об Арике в настоящем времени. И не раз у меня возникало ощущение, которое точнее всего можно выразить словами одной из песен, появившихся после гибели Круппа:
Арька, я не застал тебя дома,
я подожду, только вернись!
...А повесть Круппа называется «Со мной ничего не случится...» и рассказывает о людях, постоянно рискующих жизнью. О спасателях.
Название ее не случайно.
Боюсь, меня могут обвинить в излишней фантазии, но мне кажется, что в последние свои годы Арик остро ощущал приближение гибели.
Может быть, именно это ощущение и рождало в нем такую жадную любовь к жизни.
Михаил ВОЛОДИН
А. КРУПП
А все-таки, все-таки хочется
жить,
даже когда окончательно ясно,
что выдуманные тобой миражи
скоро погаснут, скоро погаснут.
Гаснут, и, значит, к началу пути
снова ты брошен, а путь давно
начат...
Трудно, а все-таки надо идти.
Хочется жить, невозможно
иначе.
Хочется, хочется жить.
А все-таки, все-таки хочется петь,
даже когда в сердце песням нет
места.
Только б не сдаться и только б
успеть
спеть свою самую главную
песню.
Ставь против горя свою доброту.
Это, наверное, кое-что значит.
Пусть даже песня застрянет во
рту.
Хочется петь, даже если ты
плачешь.
Хочется, хочется петь.
А все-таки, все-таки хочется
взять
мир окружающий в долг под
проценты
и, на ладонях держа, осязать
спящих дыханье и пульс
континентов.
Чтобы потом, раздавая долги,
сердцем и памятью стал ты
богаче.
Тратя себя, ты себя сбереги.
Хочется взять, невозможно
иначе.
Хочется, хочется взять.
Хочется, хочется петь.
Хочется, хочется жить...
|