("Литературная газета" №31/87 (09.09.1987))

Неинтересные заметки

 ПЕРВЫЙ (категорично). Нет, ради бога, только не об этом! Все современные эстрадные песни — просто чушь. Даже разговор о них — и тот не может быть интересен нормально развитому  человеку!
ВТОРОЙ (неуверенно). Н нет, вы не совсем  правы,  В общем-то...
(Из   разговора   за   столом)

 Пожалуй, ни одно искусство не пребывает сейчас в таком разброде и шатании как искусство песни. Перспектива, по-моему, никому не видна. Не перспектива, а черная дыра.

Впрочем, прогнозов и советов хоть отбавляй. О песне, чаще всего эстрадной, все-таки спорят. Спорят композиторы-мэтры, давно переставшие возглавлять ВААПовские гонорарные ведомости — наш неофициальный «хит-парад» (официальный теперь тоже проводится — держись, Майкл Джексон!). Спорят читатели, они же слушатели. Сходятся в том, что все плохо, что в песне утеряна творческая идея, тексты жалки, а в музыке повторяемся и повторяем чужие находки. Что надо укреплять (пресекать, ослаблять)...

Зато диаметрально расходятся в понимании причин. Одни считают, что всему виной Толкунова, а другие — что Пугачева. Одни гвоздят ставшую за последние десятилетия пустой, как барабан, «советскую песню» (неповторимое искусство говорить банально о небанальном, равнодушно призывать к неравнодушию и умиротворенно радоваться, когда надо бы завопить: «Пожар!»). Другие мрачно твердят, что все сгубил «сатанинский рок». Одни уверены, что у нас задавили истинный рок, а еще прежде бардов — оттого и песенные беды. Другие уговаривают вернуться к народным началам — и тогда все мигом уладится: отцы возлюбят детей, а дети отцов...

Давайте все же поговорим серьезно. Мне кажется, что те, кто тут впадает в крайности, не правы. Согласен с ними в одном: утрачена творческая идея. Однако при всем том никаких традиций мы в песне не теряли, ничего не упустили и не задавили. Песенные жанры развивались у нас нормально и закономерно и так же закономерно оказались в кризисе.

Больше того: полагаю, что кризис этот, как ни странно, во многом    обусловлен...нашим изменяющимся    временем. Выхода из кризиса пока нет и в ближайшие годы не будет.

Попробую теперь объяснить, почему так считаю. И для начала проследим, хотя бы в общем, что же происходило с нашей песней начиная примерно с 50-х годов и по сентябрь 87-го. Что-то наверняка упущу, что-то в концепцию не уложится. Ну да ведь так и должно быть: искусство не схема.

К середине 50-х, насколько могу судить, вокруг песни особых волнений не было. Может, потому, что личные поиски и индивидуальные вкусы тогда были просто не в моде, а может быть, объединяющий порыв, энтузиазм советской массовой песни в основном соответствовал единым надеждам и устремлениям людей.

Конечно, разрыв между песней и действительностью уже намечался. В беспредельный, как улыбка образцовского конферансье, оптимизм песни не умещались ни страстная личностная тоска по романтике, чему-то необычайному, без чего жизни жаль, ни утраты недавней войны, ни  жестокость  подворотен,  ни  продуктовые карточки, ни реабилитированные отцы. В студенческих комнатушках пели уже что-то свое. Горожан влекла свободная, нерегламентированная, непредсказуемая стихия джаза.

В песне что-то явно прорастало... и проросло! Впервые за долгие годы «официальная» или «профессиональная» (как угодно называйте) песня была потеснена, потревожена «снизу» — любителями, народом, авторской песней бардов — так их некстати прозвали..

Барды выразили не букву, но дух происходящих тогда общественных изменений. Эстрада была по преимуществу безличностна, а барды — личностны. Обнаружилось вдруг, что у современного человека богатый внутренний мир и обладать таким миром нравственно, что только тот, кто умеет глубоко чувствовать и мыслить, вправе называться общественным человеком. Само взаимодействие с певцом стало иным: слушали теперь не отдельную песню — слушали слово певца. Слово Визбора (мое поколение это уже не затронуло), Окуджавы, Высоцкого...

Какое-то время самодеятельная (авторская) и профессиональная песни сосуществовали. Не очень мирно: Окуджаву сгоняли со сцены и по радио не транслировали, но слушатели противостояния не усматривали. В компаниях пели и «Под крылом самолета...», и «Последний троллейбус». Но стала меняться действительность, и противостояние возникло. Слово и дело вокруг уже не совпадали, но эстрада — единственное из искусств! — продолжала вторить слово в слово. А вот барды вторить не смогли.

Этот момент очень для нас важен, выделим его. В искусстве песни, где главное не глубина и художественность (как отдельно в поэзии и отдельно в музыке), а предельная искренность и правдивость, «низовая», народная культура как раз и отличается от профессиональной тем, что не может быть неискренней. Заблуждения, дешевые игры, потакания пошлым вкусам и там могут быть — у отдельных представителей. В массе же — никогда.

И еще. Если в профессиональной песне искренности кот наплакал, если она вообще в упадке, то уже одно это дает песне самодеятельной сильнейший импульс для развития. Она становится нужна. А когда в профессиональной песне мало искренности? Правильно: когда в обществе застой.

Так и случилось: в 60—70-е годы барды пережили расцвет. Повсюду возникали клубы самодеятельной песни (КСП). Административные противодействия им не мешали, напротив... Нет, не зря кое-кто был напуган даже самой аббревиатурой— клубы, по сути, стали неформальными объединениями и в существующую систему полуправды, хорошего тона и взаимной договоренности не вписывались никак. Впрочем, точно так же в саму систему КСП не вписывался талант Высоцкого, слишком «неохватный», крупный для пения у костра. Где-то над КСП, недосягаемый,  оставался  и  Окуджава.

И это тоже важно заметить, если мы хотим понять, отчего движение пошло на спад. Конечно, дробление клубов, произведенное на рубеже 70—80-х годов (запрет межгородских фестивалей, разделение московского клуба на районные «кусты»), сыграло свою плохую роль. Затруднился естественный отбор: соревноваться на самодеятельной сцене приходилось теперь не с лучшими, а с теми, кто рядом. В итоге авторская песня стала мельчать... Но все-таки не это главное. Похоже, к концу 70-х барды уже все сказали, социально и эстетически выплеснулись. Еще, ну, еще раз можно было констатировать песней, что в душе нет гармонии, — но сколько же еще?

Жизнь требовала какой-то другой реакции, более резкой, что ли. На смену бардам, уходившим и уходящим кто в элитарную интеллектуальность (Мирзоян), кто в тонкую лирику (Никитины), кто в камерное эстетство (Дольский), кто в откровенную «эстрадность» (Клячкин, Розенбаум),   должны     были   прийти   ребята более нервные, ироничные,  непримиримые, «крутые» — представители следующего поколения, вовсе не знавшего общественных взлетов, выросшего в годы, когда все предлагалось принимать на веру, а теория с практикой даже не соприкасались. И пришли. В конце 70-х накатила волна русского самодеятельного рока. Те из старших, кто ругает рок, должны хотя бы ясно представлять, что сами и породили его.

Одно уточнение. Еще прежде городские юноши (и даже девушки) испытали, повальное увлечение песнями «Битлз», а затем хард-роком. Новыми формами в музыке заинтересовались некоторые композиторы: Эдуард Артемьев, Александр Журбин, Алексей Рыбников... Весьма удачно сопрягали рок с традиционной народной песней «Ариэль», «Песняры», с джазом - «Арсенал»... Наконец кто-то додумался соединить рок с «советской песней», и это породило целый выводок вокально-инструментальных ансамблей — ВИА.

С ВИА русский самодеятельный рок не имел ничего общего. Остальных предшественников он продолжил музыкально. Поэтическую же, социальную заострённость рок обрел именно у бардов, как бы те сейчас ни открещивались от своих не-причесанных детей.

Рок стал попыткой все того же критического осмысления действительности в песне, только доведенного до вызова, эпатажа. Его играли и пели совсем еще молодые люди — это тоже надо понимать! Потому скепсис, возникающий от выцветших лозунгов и ханжеских поучений, иногда вполне естественно смыкался в рок-поэзии с космическим пессимизмом, свойственным каждому второму мыслящему подростку еще со времен Достоевского. «Машина времени» потому и стала в какой-то момент лидером, что полнее и точнее других выразила... да-да, беспросветность! Но одновременно и стремление противостоять серости, суете, тупости. Хотя бы в одиночку. И больше этого выразить так и не сумела.

Молодым хотелось докричаться до здравого смысла. И рожденная не у нас, взрывная вызывающая музыка пришлась тут очень кстати. Не свое стало единственно своим, маркой, знаком своего поколения, выражением нестандарта — со всем этим хитро переплеталась свойственная юности жажда громко выделиться, отличиться,  прославиться,  наконец.

О роке сказано столько плохого и хорошего, правды и неправды, что ничего не добавишь. Он тоже сделал свое депо, помог молодежи выговориться в самые застойные годы и кончился, по-моему, в тот момент, когда газеты стали острее песен. Был противодействием эстраде, а стал эстрадой, как бы прибран ею к рукам. Один из самых благопристойных эстрадных ансамблей «Поющие сердца» преобразовался в самую что ни на есть забойную металлическую группу «Ария»...

Послушайте! Да не знакомая ли cитуация? Рок был в опале, как бы в оппозиции, был самодеятельным — и рождал интересные песни. Становится профессиональным — и ушла суть, остался «выпендреж», голый знак. Первым благодетелем для рока (но не для нас) стал бы тот, кто вновь загнал бы его «в подпол»: там бы он еще себя показал!

Остается выяснить, что же происходило в эти годы с «советской песней», — и можно переходить к обещанному в заголовке статьи реквиему. А происходило вполне понятное. Ощутив отток аудитории, композиторы-песенники решили приманить слушателя запоминающейся музыкой — шлягером. Поэты-песенники заменили слово «родина» словами «море, горы, юг, любовь», В результате «советская песня» обрела тот странный вид, какой имеет до сих пор; помесь французского с нижегородским. То есть итальянского и американского с... Не знаю уж и с чем.

Бывали, конечно, и исключения. Любой назовет десяток-другой приличных песен и даже хорошую — «День Победы» (положительный аргумент во всех спорах об эстраде, как бы индульгенция на отпущение «советской песне» всех грехов), Но... Это, пожалуй, и все.

Так, может быть, бедность на шедевры не случайна? Может быть — рискую предположить, — настоящая песня (а не просто грамотная поделка) и рождается, как правило, в непрофессиональной среде — и чаще всего в момент общественного неблагополучия, когда возникает объективная потребность высказаться? А профессионалы лишь подхватывают то, что родилось в народе, и не всегда ловко, ибо берут как моду, а значит, невольно выхолащивают суть...

Предположение кажется мне не таким уж абсурдным. Не то ли разве случилось с русской народной песней? «Под народ» ее в какой-то миг стали творить профессионалы. И что же? Где песня?

Пример совсем другого рода: Алла Пугачева. Пока несла в себе некий вызов «снизу», упорство гордого человека, который назло всем пробьется-таки собственными силами, да еще и дразнит: «Не нравлюсь? Ничего — переварите!» — была интересна. Стала «звездой», стремящейся завоевать мировой эстрадный рынок, — и тут же утратила начитанных почитателей.

А весь фокус в том, что искренность не поддается расчету. Толстый роман, театральную постановку, картину можно просчитать, продумать. Песню — нельзя. Слишком проста. Потому так коротка популярность эстрадных композиторов. Потому в истории и памяти — посчитайте! — вообще остается очень мало эстрадных «Звезд», гораздо меньше, чем, скажем, «звезд» театра. Вот вам и простенькое искусство! Певцов от бога — не тех, у кого божественный голос, а тех, кто порождает качественно новое бытие песни в этом мире, — почти нет. Утесов, Вертинский, Окуджава, Высоцкий... Пиаф, Дилан… И те, как правило, вызваны к жизни конкретными социальными обстоятельствами. Я не хочу сказать, что Высоцкий, родись он раньше или позже, не состоялся бы как певец. Но то, что он был бы другим, несомненно.

Чтобы получше уточнить мысль, выскажусь еще так: везде, во всех других искусствах профессиональное творчество является ведущим. В песне — ведомым.

В свою очередь, состояние песни достаточно точно отражает состояние общества. Если в официальной эстраде все «о'кэй», не меняется годами, но при этом бурно и смело прогрессируют «неофициальные» жанры, то это верный признак, что «какая-то в державе датской гниль». Преобладание, подлинные успехи профессиональной песни, напротив, скажут о единении общества. Такое единение было в войну.

Предвижу возражения: «А как же советская массовая песня 20—30-х годов? Она разве не свидетельствует о ведущей роли профессиональной эстрады?» Думаю, что нет. Массовая песня тех лет была продолжением песни революционной, которая родилась именно в народе. Самодеятельная песня угнетенного народа, вполне естественно, превратилась в профессиональную песню народа победившего.

«А как же старшему поколению нравятся песни в традиционном стиле — в том числе и написанные сейчас? Что же — у всех плохой вкус?» Нет, вкус хороший, но... Всегда ведь приятно вернуться в молодость. Эстрада живет ностальгией по молодости, и слушателю трудно заметить, что песни уж не те, пусты — лишь оболочка та же. Наверное, лет через 15 нынешние двадцатилетние тоже будут «послушивать» рок. Но их дети, для которых рок ни с чем не связан, подумают: «Ну и чушь!» Ибо жизнь будет другая, молодежь, литература другая, а песни те же. И родятся тогда новые песни, от которых отцов-рокеров кондрашка хватит. Потому-то песня всегда разделяет поколения, дети опрокидывают, отвергают то, что принадлежало отцам.

«А что, — слышу каверзу в ответ, - разве молодежь совсем не поет старых песен?» Поет. Те песни, которые искренне писались тогда, звучат и сейчас.

В любом случае о запущенности эстрады говорится не первое десятилетие. Об этом печалились еще... в 20-е годы! И что же? Линию развития за это время мы можем проследить только в отдельных жанрах: развиваются романс, вальс, джаз и т. д. А в главном нашем жанре — «советской песне» — постоянные разброд и шатание. Постоянно утрачена творческая идея.

«Хорошо. Пусть так. Но если, как считает автор статьи, песня неуправляема и не-моделируема, то что же — эстраду совсем похоронить, совсем ею не заниматься? Сидеть и ждать, пока какой-нибудь новоявленный бард не поразит нас своими откровениями? А профессиональных песенников что, перевести в разнорабочие?»

Ну почему же? В конце концов, развлечься, отдохнуть тоже приятно... Песней «заниматься», конечно, надо. Но при этом помнить, что песенное искусство простенькое, да капризное. Что оно зависит от общественной жизни сильнее, чем от наших с вами организационных усилий. Поэтому нужны усилия всеохватные. Поэтому нужно создавать систему самодеятельных, возможно, хозрасчетных студий, секций, клубов. Развивать если не вглубь, то вширь все лучшее, что есть во всех жанрах: без запретных зон, черных дыр и белых пятен. Пора бы задуматься наконец и о том, что давно носится в воздухе: о всеобщем песенно-музыкальном образовании — можно же разработать какую-то интересную  методику.

Очевидно, в ближайшие годы эстрада вновь будет часто уходить в музыкальные, инструментальные поиски. Отдастся театрализации, игровой, смеховой, импровизационной стихии (говорят, в Ленинграде хорошо работает «Популярная механика» Сергея Курехинa). Не потеряет слушателей усложненная песня Бориса Гребенщикова. Вместе с тем думаю, что грядет отток публики из эстрадных залов. Мода будет колебаться: то вдруг вернутся барды, то «диско», то на год-полтора сведет с ума всех девочек какой-нибудь мягкий, лиричный певец — потом так же быстро и пропадет, как появился... Сегодняшним «звездам» взлетов не предсказал бы, но и падений тоже. Были и будут. Новая песня?.. Посмотрим...

Так что, все-таки реквием? Да, но оптимистический. Песня не даст нам солгать самим себе. Если слово и дело наши вновь разойдутся, вот тогда, будьте спокойны, она тут же заявит о себе. Среагирует.